Ватага «Семь ветров» - Симон Соловейчик

Из тысячи звуков узнала бы она это хриплое, с завыванием тарахтенье почти самодельного аппарата, который и мотоциклом-то не назовешь, — так, изделие кружка «Умелые руки». А вот и сам мастер Самоделкин, Игорь Сапрыкин, во всей своей красе: в оранжевом шлеме, словно космонавт, полулежа… Нечто среднее между генералом, принимающим парад, и самоубийцей, прыгающим с десятого этажа. Стиснутые зубы, упрямый взгляд и готовность умереть каждую минуту, потому что каждую минуту его тарахтелка может рассыпаться.

Р-раз! — пролетел он мимо Ани с Жердяем, потом вывернулся почти на месте и еще раз мимо промчался, и еще, и чуть не на тротуар въехал, чуть не сшиб их! Тарахтелка визжала, трещала, петляла вокруг них кольцами, гремя и дымя.

Жердяй заметил:

— Из бабушкиной кровати он ее выпилил, что ли?

— Бежим! — закричала Аня.

Но, не глядя на них, Игорь совершал круг за кругом, и машина его захлебывалась в гневе, угрожающе гремела на всю округу: «Прочь-прочь-прочь-прочь! Прочь! Прочь-прочь-прочь!»

Аня не выдержала, бросилась бежать, Жердяй не мог ее оставить, он тоже за ней пошел. Но куда убежишь, куда спрячешься на Семи ветрах? На этих проспектах? Жердяй останавливался, показывал Игорю кулак — и действительно решил убить его при случае, просто убить! Но Игорь вновь и вновь наскакивал на них, как железный всадник, и тарахтелка доходила в реве до высших степеней гнева и страдания.

А представим себе, что действие нашей истории происходит на полгода раньше. Как поступил бы Игорь Сапрыкин? В конце концов, рассудил бы он, что он может сделать? И в чем Жердяй виноват, если Анка с ним ходить хочет? Жердяй ее не отбивал, вел себя вежливо и ничем не нарушил семьветровских законов. Ну, может, потолковали бы… Но третьим лишним Игорь ходить бы при них не стал. Погоревал бы, погоревал — и все позади осталось бы.

А как поступил бы тот же Игорь Сапрыкин полгода спустя, когда ватага «Семь ветров» наберет силу?

Да полгода спустя ему и не пришлось бы никак поступать, потому что Анка Пугачева, как и другие ребята, действительно научится видеть людей насквозь и, оставаясь Анкой-хулиганкой, она только поиздевалась бы над манерами Жердяя, только устроила бы спектакль, да такой, что Жердяй не знал бы, куда и деться от этой напасти.

Но Игорек наш столкнулся с неразрешимой задачей после трех коммунарских дней, после историй с Громославкой и Прекрасной Прошей, и он был, как и все, не тот человек, что в начале года. Теперь он понимал, что он отвечает за Аню, он научился доверять себе, а не только законам Семи ветров, и ему казалось, что, как в истории с Таней Прониной, это не он защищает Аню, а вся ватага. Полгода спустя, даже если бы и случилось такое, он тут же побежал бы к Косте, или к Сергею, или к Паше Медведеву, или даже к Фокину, наверняка с Жердяем знакомому, — да к любому кинулся бы, и результат был бы одинаков: Жердяй обходил бы Аню за три квартала.

Ответственность за товарища у Игоря уже появилась, а умения положиться на товарищей еще не было. «Главное, — тосковал Игорь, — я сам ее к нему привел… Ну что мне за это?»

Он, Игорь, во всем виноват — с этого пункта Игорь сойти не мог. А значит, он должен держаться сам, и нечего ему надеяться на кого-то. Он знал, что со стороны это выглядит постыдно. Что кажется, будто он потерял гордость.

Что так люди не поступают. Что он Анке никто. Все это он прекрасно понимал. Но не мог он больше ее оставить, как оставил в первый вечер у Жердяя, а потом, в подъезде карауля, видел, как Жердяй провожал ее вместе с другими гостями своими, как держал под руку и обнимал за плечи.

Нет! Третий лишний, пятый лишний, десятый лишний — не оставит он ее!

Каждый день, лишь кончались уроки, Игорь выводил свою тарахтелку из квартиры, спускал ее по лестнице, и, как патрульный или как шпик последний, иногда презирая себя, иногда ненавидя себя, но ни на мгновение не расслабляясь, мотался он по городу, ездил за Анкой и всюду ее провожал. Молча, насупившись, встречал ее возмущение, крики и брань. И не было силы на свете, чтобы остановить его. Даже на уроках он зорко следил за Анкой, как старорежимная классная дама, и однажды на уроке математики, когда Фокин решал задачу на доске, а математичка Клавдия Петровна ходила вдоль рядов и приговаривала: «Невидимые линии пунктиром… Пунктиром… Пунктиром…», Игорь перехватил Анкину записку к Ларисе Аракеловой. Вот он до чего опустился! Сергей, все это видевший, сурово осудил его, но Игорь решительно развернул записку.

Аня просила у Ларисы какую-то «вяз. кофт., о кот. мы гов. — оч. оч. оч! Только на суб.!».

Значит, в субботу…

В субботу космическая машина Игоря протарахтела по узкой шоссейке и стихла у первой развилки. Одного только боялся Игорь, устраивая засаду: чтобы не ошибся он ii чтобы Жердяй не изменил обычный маршрут, о котором он однажды рассказывал в компании, где и Игорь был. До двенадцатого километра, а там направо, в лесок, на укромную полянку.

Но все шло, как по расписанию. Жердяй с Аней стрелой пронеслись мимо Игоря на сверкающей красной «яве».

Аня была совершенно счастлива в этот день. Настоящая жизнь началась у нее, и хорошо, что не послушалась она ни Игоря с Сергеем, ни Гали Полетаевой, которая нерешительно сказала, что все-таки не стоит с Жердяем ходить, ни совести своей, глухих и тяжелых предчувствий.

Ни перед кем она не отчитывалась, никого не боялась — свободна!

Когда они встретились после школы, как договорились, и Юра протянул ей каску, Аня расшалилась и заявила:

— Нет, без берета я не поеду!

Жердяй сказал, что можно каску на берет надеть, но Аня лукаво заспорила:

— А если он останется под шлемом, то как узнают, что это я?

Жердяй во всем ей уступал, во всем! Ему даже в удовольствие ее прихоти исполнять, он просто молится на нее!

Ни слова не говоря, он снял ремень и хитрым образом прикрепил красный беретик поверх мотоциклетной каски.

И вот он крепкими руками ведет мощную машину, а за ним величественно восседает Аня в шлеме, поверх которого надет берет, прихваченный жердяевским поясом так, что пряжка пришлась под подбородок. Мигом выехали из города, и теперь Аня летит по шоссе за широкой спиной Юры Жердяева.

Но только успела Аня подумать о том, что наконец-то и Сапрыкин от нее отстал, как услышала она ненавистный треск позади. Испорчена поездка, испорчена вся жизнь Ани!

Жердяю на своей «яве» легко было уйти от Игоря — и откуда только он взялся на этой пустой шоссейке? С неба, что ли, свалился? Десант? Надо же кончать с этим парнем!

Жердяй не любил, очень не любил, чтобы кто-нибудь становился на его пути. Пошутили — и достаточно.

Жердяй ссадил Аню у автобусной остановки под бетонным навесом и велел ей ждать.

— Ну ты подумай, а? — говорила Аня, чувствуя себя виноватой перед Юрой.

— Да ты не беспокойся, Аня. Я его попрошу, он уедет. Или приглашу с нами… Ты не возражаешь? — спокойно сказал Жердяй и вновь вызвал восхищение у Ани. Вот человек!

Жердяй разогнал «яву» и пошел навстречу сильно отставшему Игорю.

А Игорь — прямо на него и, кажется, не собирается сворачивать или останавливаться, чтобы мирно поговорить.

Ладно, посмотрим, у кого нервы крепче.

Два ездока, сближаясь, посылали друг другу проклятья.

Черный шлем Жердяя охватывал клубок досады, холодной злобы и дальновидного расчета.

Оранжевый шлем Игоря разрывался от ненависти, презрения и восторженного предчувствия неминуемой гибели.

Игорь меньше всего боялся за свою жизнь, и не нужна была ему жизнь. Все воспитание на Семи ветрах держалось, если говорить очень коротко, на том, что своя и чужая жизни ничего не стоят. Игорь знал, что не свернет, но он был на пять лет моложе Юры Жердева, он был еще весь пропитан семьветровским духом и потому не ждал и не надеялся на то, что противник его свернет. Он знал, что Жердяй едет его убивать. Ну что ж… Игорь замер в ожидании страшного удара и что есть силы вцепился в высокий руль своей тарахтелки.

Ах, Каштанов, дорогой мой Алексей Алексеевич, что же вы наделали, неразумный вы человек, недалекий человек!

Зачем же вы раньше времени разбудили энергию своих воспитанников — еще до того, как появился у них жизненный опыт и хоть малейшая способность к расчету и предвидению? Зачем внушали им высокие идеи об отношении человека к человеку, об ответственности за товарища? Зачем проводили свои «вечера горящих сердец» — и вот зажглось, горит юное сердце, и катится Игорь навстречу своей гибели. А жизнь, которую ему предстояло прожить? Кто ее проживет за него? Почему, за что, постановлением какого суда обрывается она?

И есть справедливость в том, что вам придется сурово ответить за жизнь Игоря Сапрыкина, дорогой Алексей Алексеевич. Никто не скажет: непредвиденные обстоятельства. Скажут: надо было предвидеть! Вам детей доверили, а вы? Вот они, плоды опасного свободомыслия… Закрыть, немедля прекратить все эти коммунарские дни («Почему — коммунарские? Какая еще коммуна? Где — коммуна?»), всю эту «кучу малу» («Что за выражение? Что он себе думал? На поводу у детей идет!»), всю эту «шамонь» («Нет, вы только подумайте! Труд на заводе они называют „шамонью“!»). Прекратить все это самодеятельное творчество!