Призрачный поцелуй - Нелли Хейл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А сзади донеслась команда «Шаг!». Десяток мечей взмыл в воздух и рубанул по стоящей перед ними толпе беззащитных крестьян. Дикой мукой исказилось лицо стоящей передо мной ведьмы, в черных глазах расплескалась неподдельная боль, и она еле устояла на ногах. Истошные крики почти оглушили.
Я понимал, даже в свои пять лет понимал, сколько людей сейчас окропило своей кровью землю моей деревни. Сколько людей выдохнули в последний раз и навсегда устремили невидящий взор к небесам.
Но свои глаза я не мог отвести от нее. Наверно, они тоже наполнились страхом в то время, когда ведьма уже взяла себя в руки. На безумное мгновение наши взгляды стали единственным, что осталось у нас обоих, что еще удерживало в этом мире. И ее сила, ее спокойствие после бури, придало сил и мне. Жаль, оглянуться я так и не смог.
И прежде чем охотник отдал новый приказ, еще один шаг и десяток трупов, она раскинула руки в стороны, улыбнулась:
– Мир жесток, малыш, ты видишь это? Не забывай меня.
И она закрыла глаза. В следующее мгновение кто-то рванул меня в сторону, выжившие крестьяне расступились и клинок, блестящий на солнце, пронесся мимо меня. Пронесся и впился в ее живот.
По всей округе разлился терпкий аромат незнакомых мне цветов. Он бередил ноздри, будто запах заменил ей кровь. Ведьма рухнула на колени, все резко замолчали. В оглушающей тишине я услышал лишь свой безумный крик.
Дальше все расплывается. Помню приказ: «Добейте щенка», помню теплые руки отца, выдергивающие меня из толпы. Помню, как бежал. Должно быть, чудом вырвался из деревни и долго шел лесными тропами. Падал в мох от каждого шороха, петлял, путая следы…
Нет, помню только бесконечный лес, сомкнувшийся за моей спиной. Я провел в нем никак не меньше трех ночей, в полном одиночестве, разбитый хаосом в собственной голове и ужасом от случившегося. Не ел и не спал и к концу слабо представлял, кто я сам таков.
Но ведьму не забывал, как она и велела.
На какой-то день блужданий просто упал на колени и начал молиться. Я забыл всех богов, которым учил меня отец, забыл и того, единого, которому поклонялись в маленьком храме нашей деревни. Меня сильно знобило, холодные струи пота уже давно вымочили грязную рубаху и тонкие штаны. Стояло позднее лето, все еще светило солнце, а я трясся как на холодном ветру зимой. Помню, как истово мечтал выжить – тогда, сейчас, всегда.
И я молил Хозяина леса спасти меня. До сих пор не знаю, где взял это имя, – ни отец, ни мать, ни старухи в деревне никогда не говорили о нем, хотя лес обступал наш дом со всех сторон. Молил долго, обливаясь слезами, и обещал все, что приходило в голову. Только души не предлагал, сказки говорили, что так поступать нельзя. Потом она очень хвалила меня за то, что душа моя осталась свободной. Хвалила, когда забирала ее себе.
От слез силы окончательно покинули меня, и я провалился в глубокий сон прямо там, потерянный в лесу среди вековых сосен. И мне снилось, как деревья расступались и солнечный свет согревал мое ослабшее тело. Как теплый мох окутывал со всех сторон, забирая мой жар, как лесные травы прорастали сквозь него прямо рядом со мной, чтобы вылечить недуг. А потом огромное существо, обросшее этим лесом, пришло по несуществующей тропе и склонилось надо мной. Его глаза были самой землей, а руки ветвями сосен. По его деревянному телу скакали белки, в ногах жили лисы, а на макушке вили гнезда стаи птиц.
Он долго смотрел на меня, и я чувствовал мощь всех деревьев мира, склоненную над собой. Чувствовал нескончаемый круговорот смерти и возрождения, ощущал саму вечность.
Когда проснулся, то снова был один. Сквозь листву пробивались первые лучи рассвета, но холода я не чувствовал. Как не чувствовал и озноба, прежнего бессилия и страха. Будто кто-то незримый и вечный стоял на защите за моей спиной.
А потом лучи упали на тропу, которой, точно знаю, вчера еще не было. Через несколько часов по ней я выбрался к деревне.
К деревне, где больше не было моего дома. И где в случившемся винили только меня… Ведьма мертва, а обвинять охотников, убивших в то утро пятнадцать человек, у них не доставало сил. Но козел отпущения нужен людям во все времена, и им оказался я.
Моя мать чудом выжила после обвала, и, как только она смогла сама ходить, мы покинули места, где я родился. Собрали то немногое, что уцелело после буйства колдовства, и двинулись в путь под покровом ночи, чтобы никто и следов найти не смог. К тому времени отец уже в полную силу боялся, что меня попросту убьют спящим.
Мы много дней шли по лесу до остальных деревень, и все это время меня не отпускало чувство, что кто-то следует по пятам. Кто-то, кого мне уже не стоит бояться, и это было приятно. А пару недель спустя мы нашли новый дом и осели там, но уже вдали от лесов.
Отец открыл новую кузницу, а мы с матерью вернулись в поля. Вскоре я бы мог сказать, что жизнь потекла привычным чередом, сменились только пейзажи вокруг, ведь сознание ребенка такое гибкое, так легко подстраивается. Мог бы, но ведьму не забывал ни на мгновение. Тогда еще не знал, зачем она просила ее помнить, но исполнял последнюю волю, потому что не мог иначе. Бездонные черные глаза на прекрасном лице не шли из моей головы.
Я не понимал, что был ее последней ниткой в мире живых. Якорем, который не давал исчезнуть безвозвратно. Старики иногда говорят, что наши мертвые живы, пока мы помним о них… Что ж, в их словах есть доля истины, пожалуй. Память о мертвых чуть не убила меня в родной деревне, и я еще не знал, что именно она же определит всю мою жизнь.
В новом месте мы продержались недолго – год или два. С дальних деревень сначала пришли слухи, а потом и противный душок гнили поселился в воздухе так цепко, что от него невозможно было спрятаться. Мор.
Гнилой запах снова мешался с терпким, цветочным. Много позже я узнал, что эти цветы звались розами. А тогда думал, что сама земля скорбит и мстит за ведьму.
Мы опять бежали, как и многие другие. Люди незнакомого мне короля сжигали целые деревни, не разбирая больных и здоровых, но мор было не остановить. Он был живуч и невесом, а вот мы – нет.
Останавливались то в одной деревне, то в другой, пока не кончились наши запасы. Нужно было работать, а сделать это могли, только осев. Вокруг голодали многие, поля давали мало урожая, но здоровых рук постоянно не хватало. В последней деревне, которую запомнил, с нами в поле вышел даже отец.
А еще полгода спустя смерть догнала мою мать. Она ушла быстро, буквально истаяла на глазах. Отец был безутешен и не отходил от ее постели до самого конца. Он очень любил ее – настолько, что когда-то не заставил ее рожать других детей, видя, как с трудом выносила меня. Наверно, я тоже любил? Сейчас она почти стерлась из памяти, оставив там всего несколько картин, пару улыбок и искаженное страхом лицо в день, когда явилась ведьма. Я плакал, когда мать умерла, но горя своего не запомнил.
Мы выжили в тот раз, и даже вездесущие палачи проклятой короны, сжегшие тело моей матери, не тронули нас. И тогда мы отправились в город, под защиту каменных стен. Говорили, что там есть еда и работа… Но отец не выдержал дороги. Ему худшало с каждым днем, будто он терял не свое тело, а саму искру жизни, что так ярко сияла в нем прежде. Я думаю, не мор скосил его, а тоска.
Мне было десять лет, когда я в одиночестве постучал в высокие, плотно запертые ворота города. При себе у меня была краюха хлеба, сворованная у какого-то обоза на дороге, да старый, проржавевший меч, оставшийся от отца. Я так и не освоил его науку, и твердый оранжевый мох покрыл его целиком почти сразу, как я остался один. Но рубил он все еще отменно, пару раз в дороге мне пришлось это проверить.
