Последний этаж - Иван Лазутин

Вот так-то, милый мой муженек. Только смотри не разлюби меня такую. Когда нас будет трое — я не буду в сквериках есть копчушку прямо со шкуркой.

Очень скучно без тебя. Вчера ездила в Ригу на концерт органной музыки в знаменитом Домском соборе. Впечатляет уже сам собор, самый древний (строительство начато в 1211 году) и самый большой в Прибалтике, вмещающий полторы тысячи зрителей. Его величественные колонны и купола, в которых строгость готических линий, не нарушая общей гармонии, сочетаются с элементами романтического стиля, на меня произвели огромное впечатление.

В первом отделении Нина Оксентян (орган) исполняла две хоральные прелюдии Баха и его же прелюдию и фугу ля минор.

Я не знаток сложной органной музыки, тонкости которой по плечу только профессионалам, но при первых же звуках органа, рокотом громовых раскатов, затопивших своды великого собора, почувствовала, что плавно отрываюсь от земли, лечу все выше и выше и душой сливаюсь с доселе неведомыми мне мирами и стихиями, в которых теряется ощущение плоти и за спиной вырастают крылья, и эти крылья несут меня все дальше и дальше в бесконечность, в вечность. О, музыка!.. Люди, создавшие ее, обладают великой божественной тайной, которую они поведали у громов и молний, у плача иволги и рева морских волн, бьющихся о скалы, у невнятного для обычного человеческого слуха стона тоскующей души и у торжества буйной радости… Тонко чувствовать душой музыку — уже счастье. Понимать ее — это дар божий, это то, что называют талантом.

А когда Мария Биешу (сопрано) исполнила арию Орианы из оперы «Амалис» Генделя и арию Дидоны из оперы «Дидона и Эней», то я уже забыла, что сижу в соборе. Льющийся с неба божественный голос завораживал, звал к себе, вселял в душу тревогу. Наступали минуты, когда мне казалось, что я живу вечно и что ты — не реальность в моей судьбе, а всего-навсего приснившийся мне вещий сон, в котором видения то появляются, то исчезают.

Во втором отделении Биешу пела молитву Дездемоны из оперы «Отелло» Верди. Эту оперу я слушала дважды в Большом театре и раз в Ленинграде. Тогда я была молода и неопытна. Тогда мне все нравилось, все волновало, все сливалось в единый поток сострадания над нарастающей трагедией, которую хочется предотвратить, но, увы… У зрителя, кроме учащенного биения сердца и слез, если их трудно сдержать, нет других форм проявления сострадания. Я знаю текст молитвы Дездемоны. Никогда он не был раньше так органичен моей душе, как в те минуты, когда молитва, сплетясь с предвещающими трагедию звуками органа, была и моей молитвой. Я клялась тебе в верности. Я клялась тебе в любви. Перед моими глазами стоял твой образ, и мне становилось страшно, если когда-нибудь ты можешь даже подумать, что я могу нарушить святыню нашего союза.

Милый Леон… Уже глубокая ночь, за окном тихо и монотонно шумит море, равномерно накатывая свои ленивые волны на вылизанный до бархатистой глади берег. А в ушах неотступно звучит Верди. Слов этого шедевра я не знаю, но сердцем чувствую, что этот божественный гимн, обращенный к женщине-матери, обращен и ко мне, в ком уже трепещет и дает себя знать новая жизнь.

Дорогой Леон! Суббота уже завершила свой круг. Времени час ночи. Сегодня утром с группой отдыхающих здесь латышей и трех московских литераторов я еду в Шауляй. Это небольшой городок Литвы, за освобождение которого летом 1944 года сложили головы около трех тысяч советских воинов. Говорят, в Шауляе на окраине города сооружен на горе величественный памятник воинам-освободителям. И еще говорят, что в этом городке есть хороший магазин детской одежды. Хоть и ходит молва в народе, что покупать одежду для еще не родившегося дитя — плохая примета, но я, не верящая «ни снам, ни карточным гаданьям», не могу удержаться от соблазна стать белкой, заготавливающей себе на зиму орешки. Поеду. А вечером, по приезде, допишу это письмо.

Целую тебя, мой милый повелитель.

Не забудь полить цветы. А насчет соединения наших квартир — давай повременим. Мне очень хочется, чтобы наше милое чадо свое первое знакомство с архитектурой матушки-белокаменной начал (или начала), видя с наших рук через дорогу из окна нашей квартиры французское посольство. Ведь ты тоже так часто любуешься этим великолепным особняком, некогда принадлежавшим богачу-миллионеру Ивану Ивановичу Игумнову. Его строил, если я тебе этого не сказала, знаменитый итальянский архитектор.

Да и я так привыкла сердцем к родной моей Якиманке, по которой, как подтверждает история, в семнадцатом году красногвардейские дружины рабочих Замоскворечья, кто с винтовками, а кто о булыжниками в руках шли на штурм Кремля, где засели юнкера. Наши хижины будем объединять без спешки и, как говорят старые люди на Руси, «с умом». Но если ты думаешь по-другому, то я всецело принимаю твою волю, только прошу об одном: думая об удобствах и метраже нашей будущей новой квартиры, не забывай: что будет расстилаться перед нашими взорами через окна. Ты умница. Ты меня не только чувствуешь, но и тонко понимаешь.

Твоя покорная (а уж святая или грешная — суди сам) Магдолина.

Ну вот, дружок, два часа назад мы приехали из Шауляя. Устала. Хоть дорога ровная, но все-таки четыре часа в автобусе (в два конца) всех утомили. Город в войну был весь разрушен. Сейчас, имея 750 лет со дня своего основания, он выглядит как наши Новые Черемушки 60-70-х годов. Безлифтные пятиэтажки рядами стоят, как братья-близнецы. У памятника воинам-освободителям, что возвышается на высоком холме в двух километрах от города, сфотографировались. Ровно два часа, отведенные для знакомства с городом, женщины ныряли по магазинам. Мужчины после двух часов дня пристроились к очереди в «неправильном» магазине (так назвала экскурсовод-латышка единственный в городе продуктовый магазин, где продают водку) и вернулись к автобусу с выражением на лице, будто они взяли Берлин. Вышли из автобуса с пустыми руками, а возвратились кто с наполненной (догадываешься чем) сумкой, а кто с оттопыренными вздувшимися карманами. Женщины оказались деликатными, делая вид, что ничего не заметили. Правда, я заметила на лицах одиноких (без мужей отдыхающих) туристок многозначительные улыбки, а на лицах жен — сведенные брови и опущенные уголки губ, скованных печатью молчания.

Экскурсоводом оказалась образованная и знающая историю прибалтийских народов латышка. Не смолкала до самого Шауляя. Живая история перемежалась легендами, когда речь шла о конкретных королевских династиях, дворцах и войнах; гипотезы и утверждения одних историков и этнографов оспаривались другими; были случаи, когда опор историков разрешался раскопками археологов. Много интересного я, закупоренная в обруч Садового кольца москвичка, узнала в этой поездке. Но одна легенда меня потрясла. Я и сейчас нахожусь под ее впечатлением. Может быть она где-нибудь в фольклоре прибалтов и записана (и наверняка записана), но я эту легенду тебе расскажу. Расскажу, и мне от этого станет легче. А легче станет потому, что я выскажу свое отношение к героине этой легенды.

В далекие незапамятные времена, которые историки относят к четырнадцатому веку, некий великий князь прибалтийских земель по имени Гедиминас увидел сон, который ему показался вещим. Этот сон его глубоко взволновал, и он решил обратиться к жрице, в силу предсказаний которой он верил. Жрица выслушала сон князя Гедиминаса, долго молчала, а потом изрекла:

— Твой сон, великий князь, вещий.

— Что я должен сделать? — спросил князь.

— На том месте, где ты видел этот сон, ты должен построить дворец, вокруг которого вырастет город. — Жрица некоторое время молчала, глядя на озабоченное лицо князя, потом проговорила: — В основу первого дома ты должен замуровать единственного у матери сына, которого тебе добровольно приведет мать.

Лицо князя омрачилось. И он спросил у жрицы:

— Найдется ли на земле Прибалтики такая мать, которая сама добровольно принесет в жертву своего единственного сына?

И жрица спокойно ответила:

— Найдется, князь. Найдется много матерей в Литве, которые ради рождения нового города принесут в жертву своего ребенка.

Князь не поверил в предсказание мудрой жрицы, но совет ее выполнил: он разослал по всем землям Прибалтики гонцов, чтобы те объявили весть князя.

Милый Леон, на этом месте легенды мое сердце сжалось. Но как на грех, случившаяся на нашем пути авария двух столкнувшихся автомашин оборвала рассказ экскурсовода. А когда мы миновали место аварии и пассажиры автобуса затихли в ожидании продолжения рассказа легенды, экскурсовод продолжила. Приведу по памяти ее рассказ.

…Через несколько дней во дворец князя Гедиминаса пришло несколько матерей со своими детьми.

Леон! Мне было страшно! В эти минуты я возненавидела женщин Литвы. Ни одна славянка не пойдет на такое. Я и сейчас вижу лица этих матерей. В них холод льда и мрак ночи. Вот сейчас пишу эти строка, а у самой по спине бегут мурашки. Матери привели своих сыновей на заклание в основание города.