От двух до пяти - Корней Иванович Чуковский

— сказала мать, — сейчас будем дорогу переходить. Здесь реветь некогда, надо смотреть, чтобы на нас машина не наехала. Вот дорогу перейдем, тогда можешь снова плакать.

Вова замолчал. Когда перешли дорогу, он попробовал опять зареветь, но ничего не вышло, и он заявил:

— Уже весь рёв кончился.

Поводы для детского плача нередко бывают ничтожными. Мать рассердилась на Лену и назвала ее Ленкой, а потом, когда накрыли на стол, с улыбкой сказала бабушке:

— Ах, ты и селедочку приготовила!

Этого было достаточно, чтобы Лена заревела безутешно.

— Ты даже селедку называешь селедочкой, а меня — Ленкой!

Дети в возрасте от двух до пяти вообще очень склонны к проливанию слез. Недаром говорится: «Он плачет, как ребенок».

— Бабуся, ты куда собираешься?

— К доктору.

Девочка — в слезы. И спрашивает, не переставая рыдать:

— Когда ты уйдешь?

— Да вот сию минуту.

— Зачем же ты мне раньше не сказала — я бы раньше начала плакать!

Еще более выразительный случай произошел недавно в одной московской коммунальной квартире. Женщина с трудом убаюкала грудного ребенка, но на душе у нее неспокойно: за тонкой стеной у соседей проживает трехлетний Ваня, страшный крикун и плакса. Стоит ему закричать, и он разбудит грудного. Желая задобрить этого зловредного Ваню, женщина дает ему большую конфету и просит, чтобы он помолчал хоть часок. Ваня уходит к себе в комнату, послушно молчит, но вскоре возвращается и протягивает конфету соседке:

— На, возьми, не могу — буду реветь.

И с громким ревом выбегает из комнаты.

Дико было думать, что так поступают все дети — всегда, во всех случаях. Чаще всего они плачут бесхитростно, — от боли, от тоски или от обиды. Вспомним, как плакал Сережа (в той же повести Веры Пановой), когда оказалось, что взрослые решили покинуть его. «Он рыдал, обливаясь слезами. Его не берут! Уедут сами, без него!.. Все вместе было — ужасная обида и страдание».

Это плач, выражающий непритворное детское горе, подлинную душевную муку.

Но здесь я говорю не об этих искренних детских слезах, проливаемых без всякой оглядки на взрослых. Сережа рыдал всерьез, ибо не мог не рыдать. Я говорю о тех, к сожалению, многочисленных случаях, когда дети пытаются при помощи слез достигнуть каких-нибудь благ. Как бы ни были забавны эти слезы, сколько бы улыбок ни вызывали они у взрослых, поощрять их, конечно, нельзя. Опрометчиво поступают те взрослые, которые с нелепой угодливостью торопятся исполнить любые желания ребенка, выраженные нарочитым нытьем, и тем самым приучают его с первых же месяцев его бытия к умелому использованию слез.

Вообще в этой неприглядной привычке детей виноваты исключительно взрослые.

Справедливо говорит читательница М. Ф. Соснина (Казань) в одном из своих писем ко мне.

«Если, — утверждает она, — слезы и рев никогда не ведут ни к какой выгодной для ребенка реакции со стороны взрослых, ребенок и не будет плакать из корысти. Ему такая возможность прямо-таки не придет в голову. Значит ли это, что он вообще не будет плакать? Нет, будет, но тогда слезы его будут вызваны чисто физиологической потребностью разрядки накопившихся переживаний...

Вот, например, мой сын, — продолжает т. Соснина, — никогда не плакал из корысти, потому что ничего ему “за плач” не давали, не делали и не уступали. Как-то его бабушка выразила удивление, что он по какому-то случаю не заплакал. А он ей на это ответил:

— Плакать хорошо только с мамой!

Прекрасное, точное определение душевных потребностей: плакать стоит только тогда, когда можно выплакаться всласть, уютно, удобно, с сочувствующим и понимающим человеком.

И тот ребенок, про которого вы пишете, что он бежит через весь парк, не плача, чтобы не растратить свой плач, а весь излить своим родителям, тот, вероятно, из тех же побуждений так поступал: чтобы плакать не как попадя, а выплакаться хорошо, с удобством и нацело, без остатка».

Отсюда ясный педагогический принцип: чтобы из своего плача ребенок не делал вернейшего средства к достижению удобств и выгод, мать должна с первого же дня его жизни подавить в себе стремление слишком горячо реагировать на его слезы и вопли. Ни в коем случае ей не следует давать ему грудь всякий раз, во всякую минуту, едва только он закричит. Кормить его грудью она должна по часам, а не беспорядочно, когда ему вздумается, — и при этом строго-настрого запретить его бабушкам, теткам и сестрам подбегать к нему при первом же крике, брать его на руки, баюкать, качать, лишь бы только он хоть на минуту умолк. Иначе она своими руками толкнет его на то хитроумное использование собственных слез, о котором мы сейчас говорили.

Вообще же говоря, «хитроумие» свойственно детям гораздо чаще, чем принято думать. Сентиментальная легенда о ребенке, как о некоем бесхитростном праведнике, чрезвычайно далека от действительности.

Ибо на самом-то деле ребенок совсем не такой ангелочек, каким он представляется многим слепо влюбленным родителям. Большой дипломат, он нередко внушает себе и другим, будто его своекорыстные желания и требования подсказаны ему чистейшим альтруизмом.

Четырехлетняя Вера говорит, например, своей матери:

— Ты можешь пойти за мороженым... Я не для того говорю, что за мороженым, а для того, чтобы ты вышла немного на воздух.

Наташа угощает бабушку конфетами:

— Ты, бабушка, кушай эти красивенькие (мармелад), а уж я буду есть эти грязные.

И, делая гримасу отвращения, со вздохом берет шоколадку.

И кого не обезоружит своим простодушным лукавством такая, например, уловка ребенка, где голый эгоизм прикрывается гуманнейшей заботой о ближних.

— Мама, возьми меня на ручки! Я тебя буду держать, чтобы ты не упала!

Мать несет тяжелую кошелку.

— Мама, ты возьми меня на руки, я возьму кошелку, и тебе не будет тяжело.

Пятилетняя Ирина во время обеда ест неохотно и вяло. Чтобы она действовала ложкой быстрее, мать предлагает ей есть суп наперегонки. Ирина отказывается, но при этом чрезвычайно хитро мотивирует свой отказ нежными чувствами к матери:

— Не хочу перегонять такую хорошую маму!

У бабушки большие очки. Андрюша гуляет с нею по многолюдному парку и очень боится волков. При этом в душе у него тлеет надежда, что, если уж волки совершат нападение, то скорее всего на бабушку. Эту свою тайную надежду он выражает такими словами:

— Если какого человека съест волк, что он сделает с его очками? На себя наденет, что ли?

Трехлетний Игорь увидел незнакомую