От двух до пяти - Корней Иванович Чуковский

— Починять понесли деточку.

Здесь, конечно, очень большое значение имеет склонность детей к подражанию. Девочка выросла в мире сапожных починок, и не мудрено, что лечение ребенка представилось ей чем-то вроде прибивания каблуков и подметок.

Я рассказывал детям известную сказку о заколдованном царстве, где заснувшие жители не просыпались сто лет. И вдруг дочь уборщицы, пятилетняя Клава, воскликнула:

— Ну и пылища же там была, господи! Сто лет не вытирали и не чистили!

Дима, сын продавца готового платья, использовал терминологию отцовской профессии для излияния родственных чувств:

— Я всех люблю одинаково, а мамочку на один номер больше.

Подобный же эпизод приводится в романе Галины Николаевой «Жатва». Маленькая Дуняша, дочь заведующей молочнотоварной фермой, получила в подарок игрушку — резинового петуха. Оглядев его со всех сторон тем же критическим взглядом, каким ее мать определяла достоинства каждой коровы, девочка изрекла благосклонно:

— Ничего по экстерьеру.

— Тебя нашли в капусте! — говорят городскому ребенку, думая, что он тотчас же представит себе традиционную капустную грядку.

— Разве я был в супе? — слегка удивляется он и тем обнаруживает, что в качестве горожанина никогда не видел огорода. Капуста являлась ему только в тарелке.

К сожалению, кое-где в наших семьях еще сохранились мещанские нравы и навыки. Больно видеть, что в эту трясину втягивают малолетних детей. Вот, например, как отчетливо отражается в их разговорах уродливая семейная пошлость.

— Тетя Оля, отдайте вашу Олечку за меня замуж.

— Зачем?

— Она мне будет готовить, а я буду лежать на диване и читать газету, как папа.

— У нашего Захара две жены: одна родная, другая двоюродная.

— У меня папа — я не знаю кто.

— А у меня папа — шофер.

— А у тебя, Витенька?

— А у меня папа — подлец.

— Кто тебе это сказал?

— Мама.

— Никогда не женюсь! Охота каждый день ссориться!

— Мама, а к Ване-то новый отец приехал и Ваниного отца прогнал.

— Твой папка коммунист?

— Не! Какой он коммунист! Он с мамкой каждый день ругается!

Двухлетней Оле мать купила на день рождения бутылку квасу. Когда стали ее откупоривать, пробка вылетела, и квас, запенившись, полился на стол. Оля побежала к отцу.

— Папа, папа! Бутылку стошнило! — крикнула Оля, неоднократно наблюдавшая такую же «тошноту» у отца.

Не менее отвратительным кажутся мне и такие, например, эпизоды.

Уборщица. Девочка, ты уходи отсюда, ты мне мешаешь пол мыть.

Девочка. Не уйду. Мне мама велела: «Как бы, говорит, она чего не взяла».

Входит электроконтролер:

— Ой, как вас бабушка испугалась! Прямо плитку горячую под кровать бросила.

— Я выйду замуж за Вову, — говорит четырехлетняя Таня, — у него красивый костюмчик, и за Петю тоже: он подарил мне копеечку.

— А как же Леша? Ведь у него столько игрушек!

— Что ж! Придется мне и за него выходить.

У Люды и Саши отец пьянствует, тиранит семью.

Люда:

— Мама, и зачем только ты на папе женилась! Нам бы, знаешь, как втроем было хорошо!

Хочется надеяться, что пошлые нравы, отразившиеся в этих одиннадцати эпизодах, отойдут мало-помалу в далекое прошлое! Ибо с каждым годом у меня все больше накапливается фактов, свидетельствующих о трепетно-чутком внимании великого множества советских родителей к душевному развитию их ребят.

«Уважаемый товарищ Чуковский, — пишет мне один молодой инженер, — мы обращаемся к Вам, как к детскому писателю, за советом несколько необычного характера. В связи с ожиданием рождения ребенка мы оба хотели вести “летопись” его жизни от 0 до 3–4 лет так, чтобы создалась фотография формирования ребенка, его чувств, речи, физического развития...»

Ребенок еще не родился, но у будущих родителей так огромно уважение к нему, к его будущим чувствам, речам и поступкам, они так верят в значительность его психической жизни, что заранее, еще до его появления на свет, готовятся стать летописцами самых первых его криков и лепетов и, придавая этому делу великую важность, обращаются за советом к профессиональным писателям.

Еще характернее письмо, полученное Агнией Львовной Барто от некиих юных супругов:

«...С какого возраста давать детям Пушкина? И когда давать им читать Маяковского?»

Можно было подумать, что речь идет о подростке или, по крайней мере, о школьнике пятого класса, и лишь в самых последних строках обнаружилось, что родители сильно поспешили со своими вопросами, так как в ту пору их сыну было всего лишь... четыре месяца!

Подобных писем становится все больше. И каждое из них продиктовано таким уважением к ребенку, какого не было и быть не могло в прежней, ветхозаветной России.

Как пренебрежительно относились в былое время к периоду раннего детства, можно видеть из следующей типической фразы в «Записках актера Щепкина»:

«Тут промелькнуло мое детство, весьма неинтересное (?!), как и детство всякого (?!) ребенка»[71].

Чтобы продемонстрировать возможно нагляднее всю огромную разницу между старым и новым отношением к ребенку, приведу два письма, полученные мною в разное время.

Первое написано больше полувека назад (в 1909 году) какой-то разгневанной барыней, прочитавшей в одной из тогдашних газет мои ранние заметки о языке малышей.

«Что касается детского языка, — писала она, — то советую вам почитать Библию; там вы узнаете, как три тысячи лет тому назад премудрый Соломон доказал, что детского языка нет. А я, как мать многих детей, могу вам доказать, что дети, по недостатку развития своих внешних чувств и своего ума, умеют только картавить, то есть коверкать недослышанные слова взрослых, например, “шикана” — картошка, “обдядя” — губка, “панфуй” — футляр и т. д.».

Сбоку приписка:

«Вы забыли, что яйца курицу не учат».

В одной этой строке — древнее, тысячелетнее, рабье неуважение к ребенку.

К письму прилагалось такое обращение в редакцию:

«Ваши читатели, конечно, не иначе могут смотреть на статью некоего Чуковского “О детском языке”, как на рождественскую шутку. Но всяким шуткам есть предел... Конец вашей газеты недалек, если она не перестанет брать сотрудников с одиннадцатой версты (то есть из сумасшедшего дома. — К. Ч.)».

Исследовать детскую речь многие считали в то время безумием. Заявить о своем уважении к ребенку значило навлечь на себя неуважение «публики».

Но вот письмо, полученное мною в 30-х годах от одного деревенского школьника:

«Товарищ Чуковский! Я решил завести дневник и записывать речь