Уха в Пицунде - Алесь Кожедуб

Отец Александр оторопело посмотрел на него, снял рясу и накрыл ею поднос.

— Это наш, — успокоил его Карась. — Поэт.

Братва, заслышав зов боевой трубы, ожила.

— Надо продолжить, — подошел к Карасю Фома. — Богоугодное дело требует. Поэта с собой возьмем.

— Не, я домой, — замотал головой Николай. — Устал, как сволочь.

— Ну, смотри, — качнулся с носков на пятки Карась. — А мы с братками гульнем. Чуток.

— Обязательно за Россию поднимите чарку, — положил ему руку на плечо Николай. — Никто, кроме нас, ее не спасет.

Карась кивнул головой. Рядом нетерпеливо переминался с ноги на ногу священник с подносом в руках.

— Чтоб каждую службу начинал с молитвы за Россию, — приказал ему Карась. — Народ-то в церкву идет?

— Старушки…

— Ничего, теперь мы к тебе всю округу сгоним. Не пропадешь.

Карась сел в машину.

«А как же я?..» — шагнул к машине Николай — и остановился.

Лимузины один за другим стали выруливать на дорогу.

— Как отсюда до города добраться? — спросил Николай священника.

— Автобусом, сын мой, автобусом…

Отец Александр шустро повернулся и потрусил к церкви. Конечно, с таким подносом не до разговоров.

Николай оглянулся — над Россией вставало солнце.

Ужин при свечах

Карточка элитного ресторана «Голд-палаццо» досталась мне по случаю. На фуршете в Доме актёра толпа голодных журналистов оттеснила меня в угол и прижала к мужчине лет сорока.

— Что это у вас в руке? — спросил он.

— Бутылку виски успел схватить.

— А у меня тарелка с бутербродами. Объединимся?

Мы выпили, закусили.

— Боря, — представился мужчина.

Я назвал себя.

— В нашей стране беспорядки происходят оттого, что слишком много голодных, — сказал Боря.

— Да, журналистов надо кормить, — согласился я, обозревая жующую толпу, состоящую преимущественно из нечёсаных девиц. — Чёрт-те что могут написать.

— Они и так чёрт-те что пишут, — поморщился Боря. — Я не в том смысле сказал.

— А в каком?

— Кормить — это кормить по-настоящему. Как в моём ресторане.

— Хозяин?

— Директор, но с определённым процентом. Заходите на неделе.

И он дал мне номерную карточку, на которой было написано, что её владелец обязан лично подписывать счета за обслуживание в ресторане.

— Вот здесь свою подпись надо нарисовать, — показал он пальцем. — Скидка — десять процентов.

— Хорошая скидка, — сказал я.

Обедать в ресторане «Голд-палаццо» я, конечно, не собирался.

Однако на следующий день позвонил Фёдор Модестович, которому в своё время я помог организовать несколько интервью в печати.

— Пишешь? — спросил Фёдор Модестович.

— А как же, — вздохнул я.

— Я решил тебя отблагодарить, — сказал он.

Это была манера Фёдора Модестовича — сразу брать быка за рога.

— Деньгами? — поинтересовался я.

— Деньги, как ты знаешь, у меня в работе, — остудил мой пыл Фёдор Модестович, — но в ресторан приглашаю.

— В какой? — выудил я из кармана Борину карточку.

— В какой хочешь.

— Идём в «Голд-палаццо», — прочитал я название ресторана и продиктовал адрес. — Там очень хорошо кормят.

Фёдор Модестович, чувствуется, удивился, но спорить не стал.

— Завтра в восемнадцать ноль-ноль, сказал он. — Не опаздывай.

Опаздывать я не собирался.

Фёдор Модестович был серьёзный человек. К моменту раздела большого пирога, коим лет пятнадцать назад вдруг стала наша страна, он занимал то ли четвёртое, то ли пятое кресло в министерстве рыбного хозяйства. Ну и при дележе обидеть себя он не позволил. Я подозреваю, что кроме приличной флотилии, бороздящей просторы мирового океана в поисках скумбрии, трески и сёмужки, у него образовалась и пара заводиков, эту самую рыбку перерабатывающих. Но от заводов Фёдор Модестович отчего-то открещивался.

— Да продаём мы рыбку, — сказал он, когда я ненавязчиво поинтересовался заводами в бассейне Белого моря.

— Кому продаёте? — понимающе заглянул я ему в глаза.

— Этим… шведам продаём. С датчанами.

Я понял, что рыбу его сейнеры продают в Норвегию.

— Ну и как платят?

— Плохо.

Третьего дня Фёдор Модестович рассказывал, что в прошлом месяце он заплатил больше ста тысяч налога. Его возмущала отнюдь не сумма — правила, по которым его заставляли играть.

— Нет, ну я же отстегнул кому надо и сколько надо, — пытался он оторвать среднюю пуговицу на моём пиджаке, — а они ещё и налог! В какой стране мы живём?

— В нашей, — сказал я, отнимая пуговицу. — Не заплатишь, еще хуже придётся. Не дай Бог, посадят.

— В этом ты прав. Спаси, Господи, от налоговой, а от бандитов я сам уйду. Но что взять с заводов, если там одни убытки?

Заводы, стало быть, существовали.

— А что с квартирой? — переменил я тему разговора.

— С которой? — подозрительно посмотрел на меня Фёдор Модестович.

— Да вот с этой, на Ленинском.

— Не на Ленинском, а на Варшавке, — поправил он меня. — Что с ней сделается — живу. Я ещё в Питере купил, и особняк…

Он замолчал.

— Сейчас все в Сочи покупают, — сказал я. — Земелька, правда, дороговата, но берут. Кобзон с Пугачёвой купили.

— О, Сочи! — оживился Фёдор Модестович. — Я там в ресторане был… Забыл название. Подходишь, а тебе чарку самогона и кусок хлеба с салом выносят.

— Аперитив по-русски, — усмехнулся я.

— Ну да… По чём, говоришь, там земелька?

— Если прилегает к морю, двести тысяч долларов сотка.

— Н-да, — поскрёб затылок Фёдор Модестович. — Можно и квартирой обойтись. Ты был в Сочи-то?

— Бывал. В императорском охотничьем домике хорошую форель по-царски подают.

Фёдор Модестович в изумлении воззрился на меня. Если бы про форель заговорило дерево, он не так удивился бы.

Я знал, конечно, что Фёдор Модестович акула, оторвавшая от громадного тела тонущего кита жирный кусок, но встреч с ним не избегал. Всё-таки он не самая большая акула. И не самая отвратительная. Начинал он простым рыбаком, плавал по северным морям. Но как из рыбаков попадают в начальники, не распространялся. Впрочем, у каждого нынешнего хозяина свой путь наверх. Кто торганул цветами и скупил ваучеры. Кто коробку из-под ксерокса вынес. А кто удачно стрельнул. Везёт, как говорится, сильнейшим. И выжившим.

Я нисколько не сомневался, что Фёдору Модестовичу вновь что-то понадобилось от меня, и со спокойной душой отправился в ресторан.

Швейцар, топтавшийся у входа в «Голд-палаццо», был похож на Пушкина, каким его рисуют современные художники: крылатка, высокий котелок, бакенбарды.

«Артистичное заведение, — подумал я. — А если ещё хорошо накормят…»

Подкатил здоровенный джип с тонированными стёклами, из него медленно выбрался Фёдор Модестович.

— Этот самый и есть? — близоруко прищурился он, рассматривая золочёные ручки на двери ресторана. — Ты что, ходишь сюда?

— Карточкой располагаю, — не стал я вдаваться в подробности.

— Езжай, — махнул рукой водителю джипа Фёдор Модестович. — Потом позвоню.

Джип уехал. Фёдор Модестович, не замечая швейцара, взялся за ручку двери.

— А вы к кому? — остановил меня швейцар.

— У меня карточка, — мрачно сказал я.

Швейцар заколебался, но всё же отступил в сторону.

— Этот со мной, — бросил Фёдор Модестович через плечо. — Не отставай.

И мы стали подниматься по широкой лестнице с перилами под старину. По обеим сторонам её обрамляли венецианские зеркала.

— Не могут человеку удобства создать, — кряхтел Фёдор Модестович, поднимаясь. — Понаделают лестниц — а зачем?

— Заказывали? — предстал перед нами осанистый метрдотель во фраке.

— Вон туда, — показал пальцем на столик у стены Фёдор Модестович. — Хозяин у себя?

— Непременно будет, — склонил голову метрдотель.

Мы сели. Подлетел официант с двумя стопками толстых карт. Я открыл одну из них.

— Да не смотри ты туда, — поморщился Фёдор Модестович, — и так расскажут. Или здесь одни немые работают?

Я хохотнул. Мне нравился юмор Фёдора Модестовича. Даже не юмор — манера обращения с лакеями. Он их не замечал.

— Подь сюда, — поманил пальцем официанта Фёдор Модестович.

Тот услужливо склонился перед ним.

— Подай пока джин-тоник. Двойной. Дабл? — посмотрел он на меня.

— Дабл, блин, — кивнул я.

Я мельком посмотрел карту, но всё же заметил чёрную икру с гречишными блинами. Это следовало заказать всенепременно.

— Ну и что ты тут нашёл? — оглянулся по сторонам Фёдор Модестович. — В «Метрополе» лучше. Да и в «Праге».

— А вот поедим, тогда узнаете, — сказал я. — Боря не подведёт.

— Какой Боря?

— Знакомый.

— Ну-ну.

Фёдор Модестович отложил трубочку и залпом выпил аперитив до дна.