Никогда не говори: не могу - Сергей Донской

– А ты знаешь, что даже в тридцать седьмом году в лагерях находилось около восьмисот тысяч заключенных?

– По-твоему, это мало?

– Население тогдашнего СССР, – сказал Иван Петрович, – равнялось населению нынешней России.

– Ну и что?

– А сейчас заключенных более двух миллионов. И их количество начало стремительно увеличиваться именно в годы расцвета демократии. Оголтелого расцвета, – уточнил Иван Петрович. – Махрового.

– Я помню, как ты радовался, когда свалили памятник Железному Феликсу, – упрямо сказала Даша. – В ладоши хлопал.

– Опьянел от воздуха свободы, дуралей старый, – покаялся Иван Петрович. – Но потом протрезвел. Дзержинский, которого принято называть кровавым палачом, за полгода ликвидировал беспризорность, и это в годы послевоенной разрухи! А сейчас четыре миллиона бездомных детишек по стране кочует – в мирное-то время. Кто из них вырастет? Ученые? Рабочие? Врачи? Даже не надейся! Воровать будут, грабить, насиловать, подличать. Вот тут борцы за права человека безмолвствуют. Им подобные факты оглашать не с руки, сразу станет ясно, в какой тупик нас завел путь реформ. – Откинувшись на подушку, Иван Петрович слабо махнул рукой. – А, шут с ними, с младореформаторами. Теперь жизнь, кажется, помаленьку налаживается. И ненавидимая всеми ФСБ играет в этом процессе не последнюю роль.

– Ага, силком загоняют несознательных граждан в рай, – язвительно откликнулась Даша. – Строем. Под барабаны с литаврами. Такое уже бывало. Хорошо начиналось, да плохо заканчивалось.

– Опять расхожее мнение толпы повторяешь.

– Народ не может ошибаться!

Иван Петрович невесело усмехнулся:

– Еще как может. Представь себе стадо коров, Дашутка… Нет, лучше овечью отару, так будет наглядней.

– Представила.

– Овечки пасутся на лугу, – продолжал Иван Петрович, – блеют о чем-то своем, любуются природой. Хотя природа им, пожалуй, до лампочки.

– Не отвлекайся, – строго сказала Даша.

– Так вот, пока эти милые, но довольно бестолковые и совершенно беззащитные создания кушают травку, к ним подбираются волки.

– Тогда должен вмешаться пастух. С ружьем.

– Пусть будет пастух, – согласился Иван Петрович. – Пусть даже не только с ружьем, но и с президентскими полномочиями. Много он навоюет против волчьей стаи?

– У него собаки есть, – обронила Даша.

– Правильно, собаки. Овчарки. Волкодавы. Специально натасканные на серых хищников.

– Ты про спецслужбы?

– Про собак, – усмехнулся Иван Петрович. – Про тех самых, которые защищают стадо. Думаешь, овечки их шибко любят? Ошибаешься. Боятся и ненавидят.

– Почему?

– Овчарки их заставляют двигаться в нужном направлении. За задницы покусывают, за морды, за бока. Овечкам хочется, к примеру, в низину, а их на холм гонят. Они набили брюхо и поспать мечтают, а на них рычат, в загон заставляют возвращаться. Никакой свободы волеизъявления, блеют наиболее строптивые бараны. Зато овечки целы-невредимы.

– Но бараны все-таки блеют! – воскликнула Даша.

– Любят они это дело, – сказал Иван Петрович. – Когда овец на бойню гонят, впереди обязательно голосистых баранов запускают. «Бе-е, все за нами, мы укажем вам правильный путь!» Они своим блеянием остальных заманивают, а им за такое усердие жизнь сохраняют. Не стоит доверять крикунам.

– Хм, интересная точка зрения. Выходит, сотрудничать с комитетчиками не зазорно? Что ж, учтем.

– Если ты, Дашутка, задумала какую-то авантюру, – предупредил насторожившийся Иван Петрович, – то лучше остановись, пока не поздно. Держись от греха подальше.

– Разве я похожа на авантюристку? – весело воскликнула Даша.

Плотно сжатые губы, резко очерченный подбородок, сузившиеся глаза – все это свидетельствовало о том, что Даша приняла какое-то очень важное для себя решение.

Глава 17

Подготовка к Международному женскому дню

Ни одна актриса не придет в восторг, если ее назовут шлюхой, зато любая шлюха порадуется возможности называть себя актрисой.

Две элитные девки, поставленные Кочеру фирмой по организации досуга состоятельных господ, выглядели как тысячедолларовые проститутки и являлись тысячедолларовыми проститутками, но при этом корчили из себя звезд мирового масштаба. Светленькая, если верить ей, недавно закончила сниматься в телесериале о мире высокой моды, темненькая якобы пробовалась на роль ведущей нового ток-шоу. У них были тщательно отбеленные зубы, большие каучуковые сиськи и, как подозревал Кочер, проколотые серьгами пупки, клиторы либо половые губы. Обе представились ему при знакомстве, но он пропустил их кошачьи имена мимо ушей. Шлюхи есть шлюхи. Даже мнящие себя великими актрисами. Даже воображающие, что их на светский прием пригласили, а не на сеанс одновременной гребли.

Не дослушав детский лепет темненькой о романе с известным кинорежиссером, Кочер спросил напрямик:

– Он один дерет тебя или с ассистентами?

– Что значит «дерет»? – надулась темненькая.

– Порет, – пояснил Кочер, вольготно развалившийся в кожаном кресле. – Долбит. Сношает. Я доходчиво выражаюсь, мадам?

Он умышленно разговаривал с гостьями грубо, потому что ничто не возбуждало его так сильно, как унижения, которым он подвергал окружающих. Не случайно же Кочер расположился со всеми удобствами, а девок усадил на стулья у стенки. Одарил их бокалами мартини, хотя ни пепельниц, ни угощений выставить не потрудился. И внимать их байкам про режиссеров он не собирался.

– Фи, как вульгарно, – наморщила нос темненькая. – Между прочим, в Древней Греции девушек нашей профессии относили к высшему обществу.

– Блядей? – усомнился Кочер. – К высшему обществу?

– Гетер, – внесла поправку светленькая.

– Это были очень образованные незамужние женщины, ведущие независимый образ жизни, – продолжала темненькая. – Такие, как мы. – В своем полосатом платье она определенно смахивала на гигантскую осу, а не на древнегреческую гетеру.

Кочеру, периодически смачивающему язык коньяком, это показалось забавным. Оса, пытающаяся блеснуть эрудицией, – такой же нонсенс, как шлюха, претендующая на независимый образ жизни. Развеселившийся Кочер предположил:

– Вы тоже относите себя к высшему обществу?

– Почему бы и нет? Мы там постоянно вращаемся.

– На крюку вы вращаетесь.

– Не надо пошлить, – насупилась светленькая. – Мы не привыкли к такому обращению.

– В приличных домах, где мы бываем, дамам предлагают хотя бы пепельницу, – съязвила темненькая, нервно крутя в пальцах сигарету.

– Отвечаю в порядке поступления реплик, – сказал Кочер. – Сначала насчет обращения, к которому вы не привыкли. Ваше дело помалкивать в тряпочку и отрабатывать полученные деньги, покуда пузыри из носа не пойдут. Теперь насчет пепельницы. Курить у меня в доме вы не будете. Если вас что-то не устраивает, говорите сразу. Тогда я свяжусь с вашим шефом и попрошу прислать замену. – Кочер с удовольствием пригубил коньяк. – Скажу ему, что те две цацы, которых я купил, чересчур много ломаются. Потребую возмещения морального ущерба. Продолжать надо?

– Не надо, – процедила светленькая сквозь неправдоподобно белоснежные зубы.

– Тогда поднимайте свои тощие задницы и действуйте.

– Вы как предпочитаете? – угрюмо спросила темненькая.

– Для начала я предпочитаю, чтобы вы не кривили морды, – ответил Кочер. – Где ваши улыбки?

– Как вы предпочитаете? – Заказанные улыбки пусть через силу, но появились.

– Для начала небольшой сеанс стриптиза.

Кочер щелкнул пальцами. Девки переглянулись и одновременно встали.

– А музыка? – спросили они.

Повинуясь пульту, включился и выжидательно зашипел колонками музыкальный центр.

– Что-нибудь ритмичное, – попросила светленькая.

– Но не очень быстрое, – добавила темненькая.

– Как скажете, – согласился Кочер и запустил на полную громкость государственный гимн России.

Он часто так поступал, развлекаясь с продажными женщинами. Ему мерещилась в этом некая символичность. Он чувствовал себя одним из завоевателей великой некогда державы. Не без его, Кочера, усилий она превратилась в сплошной бардак.

– Подпевайте! – прокричал он растерявшимся девкам. – Россия, священная ва-аша держа-ава…

– Мы не знаем слов, – пожаловались они.

– Учите. Пригодится. – Кочер захохотал, дирижируя пустым бокалом. Он представил себе, как состарившиеся шлюхи поют гимн своим ублюдочным дочкам, рожденным лишь для того, чтобы продолжить семейную традицию. На панели, естественно. – Могу-учая воля, ха-ха, – резвился Кочер, – вели-икая слава, ха-ха… Ну! Смелей!

– Сла-а-авься, А-атечество…

Девки задвигали бедрами синхронно, а запели вразнобой. Светленькая принялась стягивать юбку, темненькая потащила через голову платье.

– Предками данная му-удрость наро-одная…

Плеснув в бокал коньяку, Кочер провел рукой ниже живота, проверяя степень своей боевой готовности. Она была нулевая. Под тканью японского халата не ощущалось ни намека на что-либо этакое.