По прозвищу Святой. Книга первая - Алексей Анатольевич Евтушенко

мнят. Ничего, скоро мы объясним, где их настоящее место… — он задумался, вскинул голову. — Так о чём я? Да. Еврея найдите. Живого или мёртвого. Но лучше живого. Если он обладает хотя бы долей той ловкости, о которой вы рассказываете, то может нам пригодиться. Всё, свободны.

Георг Дитер Йегер вышел от начальства, сделал один звонок, уселся в служебный «опель».

— В Лугины, — скомандовал шофёру.

Машина тронулась. Йегер закурил, размышляя. Этот непонятный еврей, сам того не подозревая, бросил ему вызов. Двадцативосьмилетний Йегер никогда не отступал. Любую цель в своей жизни, будь-то очередная ступень в карьере, сложное задание или даже красивую желанную женщину он воспринимал так, как хороший охотник воспринимает свою жертву. Это было в его характере, и даже фамилия, которая, собственно, и означала «охотник» говорила о том же самом.

Самолюбие Йегера было уязвлено. Требовалось восстановить статус-кво.

Итак, еврей. Наглый, молодой, сильный. Даже, пожалуй, слишком сильный для еврея. Хотя, почему бы еврею не быть сильным?

Йегер вспомнил венгерского борца Кароя Карпати (он же Карой Кёльнер), двукратного чемпиона Европы и чемпиона Олимпийских игр тридцать шестого года в Берлине. Одно время Георг и сам увлекался вольной борьбой и восхищался этим евреем и его «взрывной» манерой борьбы. Карпати умел обмануть соперника, заставить его поверить, что победа близка, а затем одним мощным рывком припечатать к ковру.

Но Карпати — олимпийский чемпион, а этот еврей, кто таков? Что ж выясним.

Сто с небольшим километров, разделяющие Житомир и Лугины «опель» начальника полиции 62-й пехотной дивизии преодолел меньше, чем за два часа. Дорога была рокадной, фронт лежал восточней (там иногда погромыхивало, словно ворочалась гроза, но Йегер знал, что это не гроза), а потому на дороге было относительно свободно.

Конечно, русские дороги не шли ни в какое сравнение с германскими автобанами — ровными, как стрела, широкими, гладкими. В Германии он покрыл бы это расстояние за час. Здесь пришлось трястись почти два.

Стрелковая рота сто восемьдесят третьего пехотного полка, шестьдесят второй стрелковой дивизии под командованием капитана Оскара Хубера располагалась примерно в двух километрах от Лугин, на территории бывшей советской воинской части. Это было весьма удобно. Здесь имелись кирпичные казармы, электричество, телефонная связь и пресная вода — в колодцах и трёх небольших прудах, идущих цепочкой один за другим.

Шофёр остановил машину возле штаба — двухэтажного здания из тёмного кирпича.

— Можешь размять ноги и покурить, — разрешил Йегер и вышел из машины.

Часовой на посту у входа в штаб при виде целого штурмбанфюрера, вытянулся по стойке «смирно» и вскинул правую руку:

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер, — ответил Йегер, вошёл в здание и взбежал по ступеням на второй этаж.

Командир роты Оскар Хубер, которого Йегер предупредил о своём прибытии по телефону ещё из Житомира, был на месте.

Они обменялись приветствиями, сели друг напротив друга за столом, на котором, как отметил про себя Йегер, царил образцовый порядок.

— Слушаю вас, господин штурмбанфюрер, — сказал капитан. Тон его был вежлив, но без подобострастия. Это понравилось Йегеру.

— Без чинов, капитан. Просто Георг.

— Тогда я — просто Оскар, — улыбнулсякапитан. На вид они были ровесниками. Правда, капитан был выше ростом, и, в отличие от Йегера, мог похвастаться отчётливым шрамом, рассекающим верхнюю губу. Шрам придавал ещё больше мужественности его и без того мужественному лицу.

— Тогда, может быть, по рюмке коньяка, Георг? Время почти обеденное. У меня и салями имеется.

— А давай, — махнул рукой Георг. — Он по опыту знал, что нет лучшего способа вызвать доверие, чем выпить с человеком по рюмке хорошего коньяка. Или даже по две.

Из древнего советского обшарпанно сейфа капитан извлёк бутылку французского коньяка, тарелку, небольшую разделочную доску, салями и две рюмки. Быстро нарезал салями, разлил коньяк.

— Прозит.

— Прозит.

Выпили, закусили салями. Закурили.

— Так что привело тебя в эту дыру, Георг? — осведомился капитан.

— Ищу одного человека, — ответил Йегер. — Твои люди могли его видеть…

Через пять минут в кабинет явились двое солдат — стрелок и ефрейтор, доложились по форме.

— Вольно, — скомандовал капитан. — Винц и Ганс. Помнится, вы докладывали мне о еврее, которого встретили во время патрулирования восемнадцатого августа?

— Так точно, господин капитан, — щёлкнул каблуками ефрейтор.

— Вольно, Винц, расслабься. Расскажите об этом господину штурмбанфюреру.

— Что именно рассказать?

— Всё, что сможете вспомнить, — сказал Йегер. — Где вы его встретили, когда, как выглядит, во что был одет. Любые подробности.

Ефрейтор пару секунд подумал, хмуря брови.

— Встретили мы его утром восемнадцатого августа в самом центре села, на Гитлерплац. Со спины заметили. Он шёл не торопясь впереди нас, и я сразу насторожился.

— Почему?

— Он шёл… Слишком свободно, что ли. Так ходят люди, которые ничего не боятся. Шёл, поглядывал по сторонам. Чуть ли не насвистывал.

— Так. Дальше.

— Дальше мы его остановили. Я остановил. Он спокойно остановился, обернулся. Мы подошли. Довольно высокий, сто восемьдесят, не меньше. Плечи широкие, осанка… — он задумался. — А знаете, господин штурмбанфюрер, я только сейчас понял. Военная осанка у него была. Во всяком случае, похожая. Или как у спортсмена. У меня брат лёгкой атлетикой занимается, у него похожая осанка.

— Ясно. Дальше.

— Волосы густые, тёмные, коротко стрижен. Глаза — карие. Лицо… Ну, симпатичное лицо, молодое, открытое. И вот ещё что. Не был он похож на еврея. Хотя те тоже, конечно, разные бывают…

— Почему же вы решили, что он еврей?

— Документы. Златопольский Михаэль Самуилович, как сейчас помню. — Еврей. Год рождения тысяча девятьсот девятнадцатый. Место рождения — город Житомир.

— У вас хорошая память, ефрейтор, — похвалил Йегер.

— Стараюсь, господин штурмбанфюрер! — рявкнул тот, вытягиваясь.

— Вольно. Дальше что было?

— Дальше мы сопроводили его к месту сбора, к школе и сдали с рук на руки.

— Во что он был одет?

— Обычная одежда, — пожал плечами ефрейтор. — Коричневатый старый пиджак, рубашка, штаны, сапоги, мешок через плечо.

— Кепка была, — добавил Ганс. — Такая… местная. И ещё взгляд…

— Что — взгляд?

— Взгляд у него был какой-то странный, господин штурмбанфюрер. Такой, неуловимый. Вроде в глаза тебе смотрит, а на самом деле нет. Непонятный взгляд. И всё время как бы улыбается. Но не улыбается, — он вздохнул. — Простите, не могу лучше сказать.