Дети леса, дети звезд - Мерри Джинн

— Может, первым долгом погреешься? — испытующе спросила старуха, и обвела поляну рукой. Грин увидел, что справа и слева от костра и камней накрыты столы, и за столами сидит множество празднично одетых людей.

— Спасибо, матушка, — рассмотрев картинку, ответил Грин, — но я живой, мне к мертвым не хочется.

— А вот мне все равно, какой ты, — сказала старуха, — у меня для всех одно угощение.

— Понимаю, матушка, — тихо ответил Грин, наблюдая, как костер обгладывает толстую ветку.

— Раз понимаешь, знаешь, что я два раза не предлагаю, иди, пока можно! — старуха словно бы рассердилась и даже встала. Стоя она была не намного выше сидящей, но движение казалось уже грозным.

— Прости, матушка, — тихо сказал Грин и сглотнул, почувствовав, как перехватило в горле. — Но добром я сегодня за твой стол не сяду.

Она нахмурилась. Грин покрепче вцепился в посох. Его трясло от волнения, холода и от усталости. Ей было очень трудно перечить.

Костер дожевал обугленный сук и опять отчаянно задымил.

— Хотите, я принесу вам еще дров, матушка?

— Нет, — сказала старуха и опять уселась у огня. Грин покачал головой и чихнул. Старуха посмотрела на него, улыбнулась вдруг и достала из-под одежды медную чашку, поплевала в нее и протерла какой-то тряпкой.

— Выпьешь со мной? — спросила.

— Конечно, — улыбнулся Грин, стараясь выглядеть по возможности беззаботно, и подошел к костру. Угли в нем уже прогорали, понемногу подергивались золой, но жара от них было столько, что парень мгновенно согрелся и почувствовал себя словно у кузнечного горна.

— Почему так, матушка? — спросил он удивленно, отодвигаясь от жара.

— Рыженький ты, и в голове беспорядок, — невпопад сказала старуха и подала Грину холодной воды, от которой заломило зубы и заболело в груди.

— Что, холодна? — спросила насмешливо, наклонилась, достала голыми руками из самого пекла уголек, бросила в чашку. Вода закипела.

— Можно? — прохрипел Грин и жадно посмотрел на горячее.

— Что взамен? — строго спросила старуха, вдруг отодвигаясь вместе с питьем.

— Вот! — ответил Грин и отстегнул от пояса фонарик. Зажег, и словно играя, показал, как свет можно делать и красным, и синим, и слабым, и сильным, и мерцающим.

Старуха расхохоталась. Она смеялась и смеялась, и волосы ее растрепались, зимней вьюгой разметались вокруг лица. Зубы у нее были острые, белые, а голос звонкий и заразительный. Не сходя с места, она протянула руку к Грину, и рука ее сильно удлинилась, вцепилась в фонарик, погладила парня по щеке, мимоходом, острым когтем процарапала щеку Грина, подцепила на тот же коготь капельку крови из царапины, бросила в чашу, куда прежде бросала уголек, повертела, протянула уже всерьез, не шутя:

— Пей. И давай, за стол иди, ничего с тобой не будет. Третий раз отпускаю.

Грин закрыл глаза и выпил залпом горячее. Вокруг все закружилось, в ушах зашумело, веселье разлилось по жилам, требуя застолья, разговоров и песен. Он шагнул было в сторону камней, но старуха опять остановила.

— Посох отдай.

Грин помотал головой.

Старуха опять поморщилась.

— Это мастера моего посох, — объяснил Грин, ухватив покрепче козье дерево. — Мастер этим посохом дорожит. Да он просто убьет меня, если я вернусь без него!

— А с чем бы ты хотел вернуться? — неожиданно ласково спросила старуха.

— Для какого колдовства тебе нужен этот посох, мальчик?

Грин вспомнил слова Тесса о том, что юноша считается взрослым, если умеет летать и убивать. Повзрослеть и заслужить уважение Серазана он хотел чрезвычайно. К тому же, если он вернется, похожий на людей из мира Тесса… А если рискнуть? И Тесс будет принимать его, как равного? Мысль показалась дерзкой и заманчивой. Он припомнил основные отличия людей из мира Серазана от людей своего мира — и решился.

— Хочу уметь летать и убивать, как люди из мира моего Мастера, — ответил он, и вдруг представил себе зверя с посоха Дорра: гладкую степную кошку с хвостом-кисточкой, а для полета мысленно приделал ей на спину широкие крылья. Зверь получился грозный, но смешной, и Рон хихикнул, повторяя желание:

— Да, уметь летать, уметь убивать, ну, почти что охотиться, и чтобы еще вроде как быть при этом человеком!

— Рыженький, — ответила старуха и так же, как прежде фонарик, с неожиданной силой выхватила посох из его рук, — Будет все, как загадал.

Только помоги мне костер загасить перед уходом.

— Хорошо, матушка, — согласился Грин, отпил еще горячего, и они вдвоем закружились вокруг костра, и ветер кружился вместе с ними. Он никак не хотел умирать, этот костер, и тогда ветер пригнал тучу, из которой лил холодный дождь. Костер шипел, искрил, как кошка, которую гладят против шерсти, он сопротивлялся и прятался в угли, и плакал черной сажей, издевался под пеплом, выскальзывая то с одной, то с другой стороны, но вода и магия сжимали его и убивали так же неуклонно, как зверя убивает ловчая петля. И чем слабее становился костер, тем жарче становилось Рону, словно сила огня уходила и пряталась в нем самом, а старуха все кружилась вокруг, не прибрав волосы, и была это уже не старуха, а сама метель и вьюга, а может быть, плотные зимние облака, и не было в них ничего живого, кроме отчаянно рыжего парня с горячей кровью.

Грин чувствовал, что летит, и вихрь держал его, знобил, срывал одежду.

Что-то непонятное месило и дергало из стороны в сторону, и срочно нужна была опора, хоть какая-нибудь, и Грин закричал, и еще раз, и еще, срывая горло, чувствуя себя тряпкой, которую выжимают и снова погружают в холодную стылую воду, глиной, которую мнут беспощадно. Потом зашумело в ушах, внутри сначала заболело, потом раскалилось, жар распространился по всему телу, до кончиков пальцев, и вдруг — вот они! — каменные ворота возникли перед глазами словно из ниоткуда, и ворота эти показались Грину куда выше, чем он помнил, но за ними не было ничего, только пустота, словно вход в иной мир, а жизнь и веселье оставались рядом, и Грин хорошо понял, куда теперь.

Уже не задумываясь, прошел он не в арку, а мимо нее, и сел среди тех, кто всегда был по эту сторону и больше его не пугал. Там был даже не стол, а широкое полотно, брошенное на землю, белое, как лунное сияние, а на полотне собрано все, чем богата осень — и фрукты, и овощи, и мясо, особенно много мяса, зрелые твердые сыры, кувшины с напитками, которым не было названия, и печево с такими начинками, что сразу и не скажешь, из чего оно приготовлено. Сидели за тем столом и лесные народы, и речные, и озерные, и те, которым Грин не мог дать названия, и полу-люди, и полу-звери, еще кто-то, про кого вроде и не скажешь, что может существовать и разговаривать, но вот — все собрались в ту ночь за столом, гомонили, кормили и поили друг друга, и ошарашенным парнем тут же занялись, теребили, шептали в уши о своем, гладили, и вскоре стали ощущаться такими близкими и родными, словно всю жизнь прожил Грин на этом лесном пиру. Грин понял тут, о чем говорила старуха — не было ни прошлого, ни настоящего за этим столом, — речи были о надеждах, о том, что будет, о том, что все повторяется и повторяется, и кружится в водоворотах времени, и неизменно двигаясь куда-то, все равно остается там, где предназначено природой быть и жить.