Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

Но не положено по инструкции: “Вы невидимки, вы кусты, вы деревья, только так! Спугнете вождя, клянусь этим пистолетом…” – майор Овсянников резко прикладывал пистолет к виску ближайшего бойца и изображал выстрел.

Гриша Пересвет не знает, что делать, зубы издают скрежет, но вождь вроде не услышал его, он вздохнул и сказал:

– Целиковская! Хорошая актриса…

И пошел дальше, что-то напевая. Вроде грузинскую песню. Утром, вернувшись в штаб (а может, это называлось как-то иначе, Алик Пересвет говорил “штаб”), там, где сорок бойцов Овсянникова собирались после ночной смены, Гришу спрашивали: “Что говорил товарищ Сталин?” – “Я не расслышал”. Майору Овсянникову доложил: “Вождь просил валидол, потом просил Целиковскую, нет, не просил, а сказал, что хорошая актриса”. Овсянников улыбнулся, изобразил в воздухе большие женские груди и повторил: “Целиковская”. Гриша хотел сказать майору, что, когда вождь желал валидол, ему хотелось вскочить, побежать, принести, но он не стал поднимать эту тему. “Я куст, я не человек”, – говорил сам себе Пересвет в течение дня, когда ел в столовой, когда смотрел фильм с этой самой Целиковской. Она словно бы сближала его с его богом. Он засыпал днем и шептал: “Целиковская… Хорошая актриса…”

Через три дня Гриша Пересвет поменял номер куста. Был куст № 27, стал кустом № 13. Не понравился ему номер, но майор Овсянников по какой-то непонятной бойцам логике каждую неделю менял всему составу номера. Для бдительности. Гриша Пересвет терпеть не мог цифру 13. И нате, повезло!

Чуть моросило. Ночь пахла Египтом. Потом появился Иосиф Виссарионович Сталин. Он шел задумчивый, подошел к дальнему от Гриши кусту № 3, сорвал египетский цветок, понюхал и выбросил. Все знали, что через четыре дня вождь уезжает в Москву. Гриша заметил, что Иосиф Виссарионович проходит мимо его куста. И вдруг сделал шаг к сержанту Пересвету. Быстрое движение руки вождя, которое Пересвет не сразу понял, и неожиданно горячая струя плеснула на висок Пересвета. Всё длилось недолго, но ему показалось, что он оказался в вечности, где что-то горячее фонтанировало на него в неком рапиде (Гриша явно не знал этого слова, но именно в рапиде вечности просуществовал сержант Пересвет). Сталин отошел от куста № 13 и продолжил путь. Гриша хлопал мокрыми ресницами. Внутри его бурлила какая-то невероятная радость, смешанная с растерянностью. Стыд и гордость пустились в пляс! Сердце, душа, мокрый висок, мокрая щека, капли на подбородке, которые падали, и он инстинктивно раскрыл этим каплям свою ладонь.

Вождь долго не возвращался, его небольшая старческая фигура мелькала где-то у деревьев № 29, 33, 37. Потом другой тропой он вернулся к открытым дачным дверям, вошел и закрыл за собой дверь.

Утром Гришу позвал майор.

– Умойся! – сказал Овсянников.

– Не хочу, товарищ майор!

– Ходи так, только… – Майор не сказал, что “только”.

В штабе все сорок бойцов подходили к Грише Пересвету. Глядели на него. Улыбались – “счастливчик”. Двое, трое принюхивались: “Не мойся, Гриша!” Шестеро сказали: “Завидуем”. Бог больше не выходил в парк. Уехал в Москву. Умер.

В кафе “Пушкин”, как всегда, многолюдно, шумно, вкусно.

– Да, но это не кино! – сказал я.

– А что?

– Хорошая история. Почему ее не рассказывал там, в Лос-Анджелесе?

– Гриша был жив. Маркеса я не читал тогда, кино меня не особо интересовало.

– А сейчас?

– Сейчас я могу найти деньги… У меня есть и свои деньги…

– Но зачем?

– Что зачем?

– Зачем эта история сегодня? Кафе “Пушкин”, я, ты, они, мир, двадцать первый век, вон в телевизоре поет Леди Гага…

Алик Пересвет улыбнулся (как мне показалось, глупой улыбкой), выдул сигару и сказал:

– Все мы сегодня – ты, я, они, мир, двадцать первый век, эта Леди Гага – все мы прячемся под кустом № 13 и не хотим выползать, не хотим стать видимыми…

Я оглянулся на зал, посмотрел на Алика:

– Об этом твой фильм?

– Да, о кусте № 13.

Вот я и попался, Чанчур! Что я могу требовать от студентов, которым не кажутся интересными сюжеты о времени, когда мальчики, чтобы стать героями, сперва разбирали железнодорожные рельсы, а потом, размахивая красными пионерскими галстуками, спасали поезд от крушения, если сам я не хочу писать сценарий о том же времени, где Гриша Пересвет сидит под кустом № 13, а великий вождь орошает его “золотой росой”?

Тогда почему Алик и Гриша Пересветы попали на страницы этой книги? Они оба жители Анары. Мне надо было сказать об этом раньше… Жили Пересветы на площади имени Двадцати шести бакинских комиссаров. Можешь представить такое название площади, Чанчур? И это в Анаре? Где все так аполитичны?! А Гриша Пересвет всю свою жизнь хранил в шкафу семипудовую каменную голову Иосифа Виссарионовича, которую он выкрал, когда по всей территории СССР скидывали статуи вождя. Она отлетела от туловища при падении в городе Кутаиси и лежала бесхозной несколько дней и ночей. Гриша Пересвет вез ее осторожно, бережно до дому. Жена орала: “Убери ее, зачем она мне?” – “Не тебе”. В шкафу Гриша Пересвет устроил что-то вроде молельни. С женой разошелся. С родственниками перестал общаться.

Фотография 25. 1973 год

– Вы не верите, что эта история произошла в действительности? Ваше право! Но я продолжаю рассказ о том, как королева Англии Елизавета приезжала к железнодорожнику Филимону Андреевичу Квирикадзе и провела ночь в его доме в городке Анаре, на улице Пастера, 33.

Корнелий сказал это и улыбнулся, посмотрел на микрофон и продолжил:

– Фраза “провела ночь” звучит крайне неприлично по отношению к королевской особе, поэтому поясню: провела ночь не только в обществе железнодорожника Филимона, но и его законной жены Лизы, а также бывшего президента Соединенных Штатов Америки Ричарда Никсона, совсем не симпатичного на вид человека.

Корнелий Квирикадзе – моложавый, узколицый мужчина, чем-то похожий на актера Тони Перкинса.

– Вы, наверное, думаете, что за королева? Что за президент? Что им, великим людям, делать в захолустной Анаре?.. Всякую историю надо рассказывать так, чтобы слушатель мог понять и разобраться в ней…

Начну с оврага.

Недалеко от городка Анары есть большой овраг.

Мой дядя Филимон имел привычку спускаться в этот овраг и метровой линейкой измерять его длину и ширину.

Работал он проводником поезда, было ему лет пятьдесят пять, был он крупнотел, глаза сверкали странным огнем.

Вы удивитесь, узнав, зачем он ходил по дну оврага с линейкой и метр за метром мерил длину, ширину – вычислял объем. Да, объем!

Стоит закрыть глаза, и я вижу его шепчущим “Тридцать четыре тысячи танков у Франции… Каждый танк длиной четыре метра, весом двадцать девять тонн… У Италии сорок девять тысяч танков… У Австрии… У Бельгии… У США…”