Зона испытаний - Александр Бахвалов

Положив трубку, Гай задумался. Вначале Руканову не нравилось назначение Долотова на лайнер, теперь не нравится, что Долотов отказался. В первом случае Володя предпочел остаться в стороне, а теперь?..

Пришел на память давний разговор с Лютровым о Руканове, но Гай не хотел вспоминать, что тогда говорил Лютров, потому что не хотел думать о нем в связи с Володей Рукановым: рядом с Лютровым ему виделись совсем другие лица.

Когда сошел снег и немного потеплело, они с женой несколько раз ездили на кладбище. Посеяли траву на могиле Лютрова, поставили глиняные горшки с цветами, В последнее посещение застали там девушку-шофера. Гай не сразу узнал Надю в этой аккуратной светлоголовой девице, строго поджинавшей пухлые губы. Заметив, с каким откровенным удивлением глядела она на его поседевшую шевелюру, Гай вспомнил слова жены, сказанные в один из долгих тоскливых вечеров после похорон Лютрова: «Мы с тобой постарели на целую жизнь…»

12

Они спустились с лесистого холма и вышли на узкую, гладкой канавкой протоптанную тропинку в пойме реки. Май стоял теплый, но перемежался дождями, ветрами, шумными грозами. Нередко на рассвете над рекой и лугом слоисто висел туман, и чем ближе подходил Долотов к реке в такие утра, тем сильнее веяло от нее недружелюбным холодком.

Но сегодня было солнечно, тепло и тихо. Тишина над рекой была чуткой, звонкой, будто хрустальной. Казалось, все вокруг – и небо, и серпообразная излучина реки, и возвышающийся над противоположным берегом лес – все будто прислушивается, опасливо ждет, что кто-то спугнет эту тишину, воздух вздрогнет, сорвется ветер и нарушится какая-то тайна, общая для реки, луга, леса.

Делая вид, что не хочет мешать разговорам мужчин, Валерия ушла вперед, чувствуя на себе взгляд Долотова.

Шедший рядом с Долотовым Витюлька, очень нарядный в своем светло-сером спортивном костюме, поигрывал коробкой сигарет и рассказывал, как добирался до Хлыстова, а Долотов, ни слова не понимая из того, о чем говорил Извольский, молча смотрел, как отраженные рекой солнечные лучи пронизывают легкий сиреневый сарафан Валерии, и думал: «Жить рядом с ней, слышать ее голос, видеть, как она двигается… И не нужно больше ничего. Все во мне унялось бы…»

Как ни был занят собой Извольский, он не мог не заметить перемену в Долотове – лицо посерело, осунулось, глаза в красных прожилках. «Нездоров», – подумал Витюлька, и в душе его шевельнулся укор самому себе за неуместный приезд, да еще с Валерией. Но он успокаивал себя тем, что Долотов в отпуске и у него будет время отдохнуть от гостей. «Не возвращаться же обратно!»

Неожиданно вышли к белой избушке бакенщика, стоявшей на высоком месте берега, где он как бы вспучивался, а затем круто сползал к реке. По ту сторону домика просматривалось устье маленькой речки, но берегам взлохмаченной зарослями. Сильно пахло острым салатным запахом скошенного камыша. Домик окружала плохая и, по-видимому, ненужная ограда из тонких и длинных еловых жердей с облезлой корой, лежали когда-то красные и белые, а теперь облупившиеся трехгранные бакены. У реки на приколе стояли две лодки – большая, новая, по виду казенная, и маленькая, черная, местной работы. В той, что побольше, стоял плотный человек в старой летной куртке. Наклонив коротко остриженную голову, он возился с катушкой спиннинга. А когда его окликнул вышедший из домика хромой бакенщик, друзья узнали Козлевича.

– Привет! – крикнул Извольский.

– О!.. О!.. – отозвался Козлевич, поочередно узнавая друзей и вскидывая руки. – Кто из вас рыбак?

– Я нет! – сказал Витюлька.

– Э, что же ты? Боря, помоги распутать. Спина затекла – такая, брат, «борода», не приведи господи! Час, наверное, вожусь… Я вас за это ухой угощу.

Он посмотрел на Валерию, и круглое лицо его расплылось в улыбке.

– Идите-ка сюда. Вас как величают?

– Валерией.

– Глядите.

Протянув Долотову спиннинг с запутавшейся лесой, Козлевич вытащил из воды за кормой связку рыб.

– Красавцы, а? Мы с Акимом никогда пустые не ходим! Вить, снимай «парад», помоги почистить!

Валерия поднялась к домику, где на скамье возле окошка сидел бакенщик и протыкал шилом сложенную вдвое полосу толстой кожи, старательно заводил и туго стягивал дратву.

У его ног, высунув язык, лежала пестрая собачонка.

– Доброе утро.

– Утро доброе, дедушка. – Бакенщик оставил работу и вытащил изо рта папиросу. =– Неужели купаешься? Рано еще. Гляди уволокет водяной.

– А у меня защитники!

– Ну разве что, – уступил он, принимаясь за работу.

В двух шагах от лавки над погасшим костром висела привязанная за ручки кастрюля. Пахло картошкой в мундире, холодной золой, чуть керосином от висевшей на стене «летучей мыши» и разогретой в руках бакенщика сыромятной кожей.

– Что вы делаете? – спросила Валерия, радуясь возможности поговорить.

– Патронташ ловчу.

– Что это?

– Патронташ-то? Устройства такая, куда, значит, патроны кладут, чтоб сподручней было брать.

– А в кармане не сподручно?

– Можно и в карман, да патронташ всеж-таки аккуратнее будет. Устройства, девушка, большая подмога. Без устройства ничего не дается. Вся, значит, наша жизнь – сплошь устройства, куда ни повернись. Вон, глядя, на берегу лошадь бегит. Красиво? Потому, устроена бегать. Человек так не побегит.

– Да у нее четыре ноги!

– Верно, да ить лошадь несколько тяжельше меня али тебя? Разов вчетверо, впятеро?

Бакенщик прикурил погасшую папиросу и поглядел куда-то поверх леса на той стороне реки.

– Все в жизни ладно устроено, – произнес он. – Иной раз поглядишь, как день занимается, и на душе так сделается, будто диву видишь, такая верная на всем свете устройства. Ты еще глаза не продрал, а уж день подпалили, занялся, батюшка, чтобы всем видно было. И все люди за дело. Мужик твой, значит, летать привился, ты по дому там чего гоношишься, по радио музыку заиграли. – Он помолчал и улыбнулся. – У нас до войны, почитай, в каждом дворе гармонисты были. В праздник заведут музыку – эх!.. Песни, хороводы! И девки! Тебе против них не устоять.

– Как не устоять?

– А так. Мяса на костях маловато.

– Зачем оно?

– Затем, – бакенщик подмигнул подошедшему со спиннингом Долотову. – Мужики не собаки, костей не грызут.

– Скажете тоже… – Валерия покосилась на Долотова, уловила знакомый взгляд, отвернулась и покраснела.

С берега послышался голос Извольского.

– Жабры надо выбрасывать! – кричал он. – Говорю тебе, на них всякая дрянь оседает!

Валерия сидела в настороженно-застывшей позе. Изредка она поворачивалась на голос Витюльки и видела руки Долотова, распутывавшего лесу. Они казались Валерии не по-человечески цепкими и злыми.