Звенья одной цепи - Юрий Артемьев

я решил, что это знак свыше и пошёл покупать билеты. Пока там в Москве получат мою белиберду, пока расшифруют, я уже сумею в Гарварде найти какого-нибудь яйцеголового умника и постараюсь отсоветовать ему заниматься компьютерными программами. А там, глядишь, и из Москвы кто-нибудь всё-таки откликнется на мой «хелп»…

В местном отделении банка я поменял часть итальянских лир на дойчмарки и приобрёл себе билет на самолёт. А потом подумал, и решил, что разномастная валюта мне не скоро ещё понадобится, и разменял всё что было на вечнозелёные американские доллары. Всё обменял. И лиры, и марки, и фунты стерлингов…

Уже сев в самолёт, я вдруг вспомнил про знаменитые законы Мёрфи. «Если всё идёт нормально, значит что-то тут не так.»

Но кресло было удобное, а день был длинный. Лететь ещё долго. И соглашаясь с героиней фильма «Унесённые ветром», я решил, что подумаю обо всём этом завтра, после чего уснул сном праведника…

03 августа. 1974 год

На борту Боинга-747. Где-то над Атлантикой.

Проснулся я от того, что спина чертовски затекла от неудобного положения спинки кресла. Мне досталось одно из самых неудобных мест. Мало того, что в последнем ряду… Мало того, что рядом с туалетом… Но спинка кресла! Она, сука не опускалась. Потому что позади меня находился выход. Не… Сейчас-то эта дверь закрыта, но спинка… Она всегда стоит вертикально.

Радует только одно, что моё место не у прохода. Там и сейчас толпятся какие-то люди, ожидая своей очереди в туалет.

Рядом со мной сидела какая-то старая немка. Она у меня что-то спросила по-немецки ещё в начале полёта.

— Willst du mir nicht deinen Platz geben, Junge? (нем. Ты не уступишь мне своё место, мальчик?)

Её голос был командным, а акцент ужасающим. Так, наверное, говорил в своё время Йозеф Геббельс, выступая с пропагандистской речью…

И хотя я с немецким не дружу, но смысл её послания мне был понятен.

«Уступи, маленький швайн, мне своё место!»

«Хер тебе, фрау!» — хотелось ответить мне на чисто русском языке, но мой ответ звучал несколько иначе.

— Sorry, Frau! I do not understand. I’m tired and want to sleep, so I ask you not to distract me with conversations. And tell the flight attendant not to wake me up to eat… (англ. Простите, фрау! Я вас не понимаю. Я устал и хочу спать, поэтому прошу Вас не отвлекать меня разговорами. И стюардессе передайте, чтобы не будила меня для приёма пищи…)

После этого я и заснул, отвернувшись от неё…

* * *

И вот теперь, проснувшись, я обнаружил, что рядом нет никакой немки, а вместо неё сидит крепкий темнокожий парень с грустным лицом.

Ну, всё ясно… Старая немецкая фрау нашла ближайшего унтерменша и доминируя над ним, заставила поменяться местами.

Я не помнил точно, когда в Америке закончилась сегрегация чёрнокожего населения. А может сейчас она и не закончилась ещё… Но до того, что будет твориться в будущем под лозунгами BLM ещё далеко.

Он негра сильно пахло. Запах был странный. Какой-то мускусно-сладковатый… Или это несло из туалета, дверь в который периодически открывалась. А что? Иногда туалетная вонь, щедро приправленная химически-приторным освежителем воздуха, та ещё гадость… Да, нет. Скорее всего, смешались все запахи вместе в одну кучу. Но запах пота от этого парня всё-таки выделялся из общего амбре, так как был ближе ко мне и более явный.

А я не мог никак сориентироваться по времени. Сколько мы уже летим, и сколько нам ещё осталось лететь? Чтобы хоть как-то завязать разговор с соседом, я начал с банального:

— Hello! (англ. Привет!)

Он слегка помедлил с ответом, недоуменно глядя на меня, но потом улыбнулся и произнёс:

— Hi! (англ. Привет!)

— Where’s that old Nazi bitch? (англ. А где эта старая нацистская сука?)

Глаза у моего чернокожего соседа стали по пять копеек. Плохое сравнение. Тут больше подойдёт по квотеру… Или маловато будет? Ну… Тогда по полтиннику. По их американскому полтиннику. Это который, типа полдоллара…

А ответ моего чернокожего соседа был толерантен до тошноты.

— This old lady changed from me. (англ. Эта старая леди поменялась со мной.)

Жаль, что английский язык не сможет передать весь сарказм и иронию моей следующей фразы.

— Lady? I’ve seen such whores in coffins. And where is she now? (англ. Леди? Видал я таких лядей в гробу в белых тапках. И где она сейчас?)

* * *

Наверное, я ещё не разобрался во всех тонкостях английско-американского матерного языка. А говорить всё время: «Fuck! Fuck! Fuck!» — это ограничивать свой словарный запас. Всё-таки в русском языке больше возможности для описания любого процесса. Почему-то вспомнилось банальное «green green green», хотя как мне кажется, что «зеленеет зелёная зелень» на английский переводится несколько иначе.

* * *

— She is now sitting in front, three rows away from us. (англ. Она сейчас сидит впереди через три ряда от нас.)

— Well, good. Why are you so sad? (англ. Это хорошо. А ты чего такой грустный?)

— I feel a little uncomfortable. (англ. Немного некомфортно себя чувствую.)

— Are you afraid to fly? (англ. Ты боишься летать?)

Вот тут он немного оживился. И даже с какой-то гордостью ответил мне:

— No. I served in the airborne troops. (англ. Нет. Я служил в десантных войсках.)

— Did you fight? (англ. Ты воевал?)

Он снова стал немного грустным.

— Yes. (англ. Да.)

— Vietnam? (англ. Вьетнам?) — спросил я, ещё больше опуская его самооценку.

— Yes… (англ. Да…) — совсем уж, каким-то виноватым голосом ответил он.

* * *

Негативное отношение американцев к вьетнамской войне в эти годы зашкаливало. Отношение к ветеранам было, как бы так помягче сказать… Было не очень дружелюбное…

После того, как в марте шестьдесят восьмого года