ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК - Сергей Кравченко

Пришлось искать по окраинам и ближним вотчинам каких-нибудь Адашевых. Но в итоге ухватили целый выводок Шишкиных. Они Адашеву были седьмая вода на киселе, зато комплект полный! – Иван Шишкин, его жена, трое детей. Участвовал ли Шишкин в разграблении национального достояния? Пользовался ли родственной связью для политических интриг у себя в деревне? Не был ли тайным сосудом в деле об отравлении? – неизвестно. Но на то оно и следствие, на то она и пытка, чтобы получить ясный ответ!

С родней получилось нормально. Еще удачно схватили семейство князя Курлятьева. Этот теоретик ни сам не сбежал, ни детей с женой не спас.

Грозный горько сожалел, что отпустил Сильвестра, порывался послать отроков за ним и Адашевым, но Филимонов его успокоил:

— Возьмем, батюшка, куда они денутся? Надзор ведется крепкий. Давай сначала с этими разберемся.

Грозный остыл, Филимонов подставился. Он лишь погодя понял, что жизнь его теперь напрямую зависит от прихоти Адашева – бежать через литовскую границу или казни дожидаться. А, впрочем, какая разница? Царь и так в любой день может придраться. От судьбы не уйдешь. Такая служба. А не хочешь, — не служи!

Задержанные толпились в центральной комнате гридницы, дети плакали, и Филимонов схватился за голову: как их расселять? У Ермилыча имелась система – родственников вместе не держать, баб и мужиков тоже.

Возникла математическая задача. Филимонов вызвал Смирного, и они долго рядили: кого пытать вперед, кого потом, до кого очередь не дойдет вовсе, — оставалось-то всего два дня, да две ночи.

Детей решили отставить сразу – крику много, сведений ноль, Егорке —расстройство. Племянника Адашева, трех детей Ивана Шишкина и трех малолетних Курлятьевых вернули в ямы до казни.

Особый интерес вызывали показания князя Курлятьева. Он был единственным схваченным из трех китов оппозиции. Его следовало разговорить обязательно. И это было возмутительно – распотрошить такого крупного гуся за двое суток! Филимонов просто крякал с досады.

— А давай, Ермилыч, его вовсе отмажем от воскресенья.

— Ты что! Как отмажешь, когда царь прямо сказал «казнить»?!

— Сам сказал, пусть сам и пересказывает. Я поговорю с ним. А ты пока тут Шишкиных да Сатиных крути.

«Вот наглый!», — еще раз крякнул про себя Ермилыч.

Федя пошел к Грозному, с час околачивался за дверью, пока Иван выл и хохотал. Это доктора Элмс и Робертс пытались измерить скорость перемены его настроения. Слишком уж часто и быстро происходила эта перемена. Вот и на этот раз англичане не успели ее засечь, пришлось им срочно отступать за дверь.

Федор вошел опрометчиво, без паузы, и едва увернулся от сапога. Зато настроение Ивана опрокинулось обратно: он рад был увидеть простое русское лицо после сонма двоящихся и троящихся англичан.

— А, Федька! Заходи, чего желаешь?

— Дело есть, государь...

— Это хорошо, что у тебя есть дело, а то я вот собираю всех бездельников Ливонию добивать.

Грозный захохотал. Федя улыбнулся.

— Я, государь, прошу совета...

— Ты с ума сошел. Это я у тебя прошу совета, а ты кто такой, царей в советниках держать?

— Ну, не прошу, просто доношу. Князь Курлятьев, по моему мнению, очень много знает.

— Как же ему не знать, Федя, когда он столько лет при дворе все углы вынюхивал? Еще неизвестно, кто из них троих страшней и умней!

— Вот я и прошу придержать князя, не казнить пока. Давай выпытаем побольше.

— То есть ты! – просишь!! – за изменника!!! – глаза царя помутнели.

Вот она была – граница перемены настроения!

— Да нет! Я прошу против изменника! – Федя опять улыбался ребенком, — он то, небось, рад быстрее от мук избавиться.

Настроение отступило от границы.

— Ну, попридержи, попридержи...

Царя охватило расслабление, хоть снова врачей вызывай.

Федя убрался на цыпочках.

Глава 33.

Видение Красного Коня

Приступы душевной лихорадки случались с Иваном и раньше, а в эти летние дни после смерти Насти наваливались регулярно — на границе ночного и полуденного сна. У царя и сна-то нормального больше не было.

Сейчас он сидел в кресле, руки, немые и окоченевшие, вжал перед собой ладонями в стол, и окружающие не замечали, что Иван удерживает комнату от медленной, изматывающей качки. Впрочем, никаких «окружающих» рядом не было, попрятались все.

Больше всего Ивана беспокоили глаза. Их просто некуда было девать. Они раскачивались в пространстве и не задерживались на объектах. Поведение глаз было не их виной, но их досадой. Не в глазах заключалась причина качки, а в самих окружающих предметах. Эти предметы были двух типов: обычные, надоевшие комнатные вещи, мебель, занавески, постельные тряпки; и неуловимые, неожиданные туманные образы — то ли живые, то ли нет. И пусть бы это были привидения, духи, бесенята, в конце концов, но привязанные к текущему времени. Пусть бы, например, ежевечерне являлся призрак разорванного Шуйского, пусть бы сидел в уголке, говорил обычные свои гадости. Рукав штопал. Но нет! Видения менялись непрестанно. Животные обращались людьми, люди прорастали травой и листьями, меняли чины и звания, мужчины вдруг пели женскими голосами.

Пугали не сами эти чудеса, — к чуду нас приучали с детства. Но церковные чудеса сопровождались четкой моралью, значением, тут же значение было неясным, жутким. Иногда вдруг проявлялась какая-нибудь знакомая фигура, делала естественные движения, говорила понятные слова, но потом сбивалась на невнятную скороговорку, теряла форму, двигалась вопреки земному притяжению.

В мире здоровых людей самым необычным времяпрепровождением мозга считается сон. Он дарит свежие ощущения, наделяет спящего силой, новыми способностями. Ты вдруг начинаешь уверенно говорить по-немецки или залихватски барабанишь по клавишам. Некоторые даже стимулируют сновидения предосудительными средствами. У царя Ивана все было наоборот. Он отдыхал во сне от неожиданностей бессонной жизни.

Тут нужно было тонко уловить момент перехода. Иногда выходило удачно: среди болезненных видений выделялось хорошее, доброе, и с ним Иван погружался в сон. Тогда всю ночь он отдыхал в окружении добра. Но стоило задремать на какой-нибудь гадости, и она тоже фиксировалась на ночь, вертелась безостановочным волчком, выла на одной ноте. Если Ивану удавалось порвать такой сон, проснуться заполночь, он спускался к благовещенскому алтарю и тихо молился. Если наваждение не отступало, царь вставал только с солнцем, чувствовал ломоту во всем теле, раздражался по мелочам.

Недавно он заметил еще более ужасную вещь.

В прошлую осень, еще до освящения храма Покрова, до похода по монастырям он сидел вот так же и боролся с мороком. Шло заседание думы, бояре говорили в свой черед, но Иван не мог отвечать им. Вокруг кружились посторонние лица, менялись среднерусские пейзажи, монахи проходили на богомолье, войска спешили по своим делам. Вдруг какой-то оборванный, грязный, худой калека выкатился из толпы паломников и бросился под копыта конницы. Лошади погружали в его тело острые копыта, брезгливо ржали, всадники норовили огреть урода плетью. Но он не замечал страданий тела и кричал: «Вернитесь, вернитесь, вы все умрете!». Когда пророчество прозвучало раз десять, князь Борятинский — молодой начальник передового отряда — осадил коня и спокойно спросил калеку:

— Ну, что ты каркаешь, земляк? Как же мы умрем, когда идем только до Оки и обратно?

— А там и умрете, сынок! Кто от татарской стрелы, кто от студеной воды, а тебя волки загрызут...

Ударил колокол, — это наяву звонили к вечерне, и видения исчезли. Иван задумался, не от нечистого ли его болезнь, раз благовестом прерывается? Он забыл о картинке с юродивым, поехал по монастырям. Потом заболела Настя.

В марте, когда войсковое пополнение уходило на Ливонию, из Коломны прискакал гонец с вестью о татарах. Отряд в две сотни крымских всадников был замечен за Окой, и местный воевода беспокоился: не идет ли следом большое войско?

— Это он у меня спрашивает?! — Иван гневно затопал на гонца, — пусть разведает и доложит!

Ливонское пополнение пришлось придержать на две недели. В середине марта снова прискакали из Коломны. Коломенский воевода докладывал — на этот раз письменно, — что разведка состоялась в два приема. Сначала сотня княжича Дмитрия Борятинского перешла Оку по льду, обнаружила следы кострищ, увидела дым на горизонте и настигла татар. Татарский полк — до тысячи сабель, почти без обоза, без пехоты — уходил на юго-запад. Наши неожиданно выскочили ему в хвост и порубили «несметное» число нехристей, но были отбиты, опрокинуты вспять. Татарская конница преследовала разведчиков до Оки, выгнала на подтаявший лед и частично утонула вместе с русскими, частично — растаяла в южной дымке. Второй коломенский отряд за Окой татар не нашел, подобрал нескольких раненых и привез в Коломну тело князя Дмитрия. Борятинского похоронили в закрытом гробу, — его лицо, руки и грудь были объедены голодными волками...