Вперед, безумцы! - Леонид Сергеев

— Рисую день и ночь, родители прямо от стола не оторвут. В школе по рисованию одни пятерки.

Некоторые «дарования» в первый день сидели тихо, только хлопали ангельскими глазами, но на второй вели себя, как дикари: кричали, пачкали стулья, кидали в соседей кисти.

«Стол дарований» был своего рода фильтром в нашей студии, неким вступительным экзаменом для чрезмерно самоуверенных художников. За «столом дарований» сидела семилетняя Баранова Настя, которая на мой первый вопрос: «Наверно, ты хочешь быть принцессой?», спокойно ответила:

— А я и есть принцесса!

В будущем она собиралась стать королевой и первое время воспринимала меня, как великовозрастного придворного; на каждую мою тему капризно надувала губы:

— Это не хочу рисовать!.. Буду вот это… фломастерами.

Рядом с Настей усаживалась ее бабушка, хотя обычно я отправлял родителей, бабушек и дедушек в кафетерий или к телевизору, чтобы не смущали других учеников, но новеньким делал исключение, давал возможность освоиться в новой обстановке.

Как правило, ребята из «продленок» более общительны; они вписывались в коллектив моментально. С «маменькими сынками и дочками» дело обстояло посложнее, к ним приходилось подбирать ключи. Здесь я выработал определенную систему: избалованных проказников усаживал рядом с серьезным учеником, чтобы был пример для подражания. Робких и застенчивых прикреплял к какому-нибудь Тартарену-Диме, который в любого мог вселить жизнеутверждающий заряд.

Ну и, понятно, с одаренных ребят требовал большей отдачи, учеников со средними способностями подхваливал, чтобы придать им дополнительные силы.

Был у меня ученик Анатолий Ревенко, который рисовал сплошные кладбища, гробы, покойников, и я долго не мог «просветлить» его мрачный взгляд на мир, пока не догадался посадить между «оптимисток», сестер Машей и Аней Злобиных. Результат сказался немедленно — «покойники воскресли».

Но, вернусь за «стол дарований». Так вот, рядом с Настей усаживалась ее бабушка и за каждый мазок внучки совала ей в рот конфету. Несколько раз она пыталась подкармливать заласканную внучку домашними пирожками, такими роскошными, что у других учеников бежали слюни. Заметив эти попытки, я их пресек на корню.

Кстати, та бабушка и рисунки рассматривала, как продукты питания: «это вкусно, аппетитно», — говорила, — «а это не аппетитно, от этого тошнит».

Настя никому не разрешала пользоваться своими красками, так что отучив ее от «подкармливаний», я отучал ее от жадности, объяснял, что у нас все общее и что «вообще давать приятней, чем брать». Только после этой подготовительной работы, мы с Настей занялись непосредственно рисованием.

— Пожалуйста, рисуй что хочешь, — сказал я строптивой барышне. — Только одной краской рисует маляр. Окунает кисть в ведро и мажет, например, забор. А у нас с тобой картина! Посмотри, сколько у тебя замечательных красок, а если мы попробуем их смешать, то получим много и других красок, еще более замечательных.

Я рассказал Насте про основные и дополнительные цвета, показал, как искать «свой» цвет и после первоначальных капризов у нее появилась радостная заинтересованность, она почувствовала многообразие мира цвета.

— Никаких фломастеров, — решительно говорил я родителям. — Ребенок привыкает к крикливым цветам. Одним желтым рисует и солнце, и лица, и цветы. Потом трудно переучивать, показывать, что цвет делится на сотни оттенков. И лучше рисовать не акварелью, а гуашью. Пока ребята учатся и путаются в цвете, гуашь незаменима. Всегда можно ошибку перекрыть.

Через стол «дарований» прошли братья Сашко Алик и Эдик, которые одно время посещали художественную школу и потому на первом занятии на всех смотрели свысока, громко смеялись, жонглировали карандашами и жевали жвачку.

— Парнишки высокого полета! — хрипло сказал дед Игнат, сторож Дома литераторов, тоже мой ученик.

По словам деда Игната, он «сызмальства имел пристрастие к рисунку, но жизнь так сложилась, что было не до рисования». Теперь, на пенсии, дед Игнат навертывал упущенное и, надо сказать, довольно успешно. Во всяком случае на наших выставках около его работ зрители охали и ахали:

— Какой гениальный ребенок!

Потом наклонялись, читали возраст ученика и, стушевавшись, спешили к другой экспозиции.

— Парнишки высокого полета! Это ко многому обязывает, — сказал великовозрастный ученик дед Игнат об Алике и Эдике. — Но чем выше взлетаешь, тем больней можно шлепнуться.

За столом «дарований» кипели исключительные страсти. Старший Алик постоянно обвинял брата в том, что он «слизывает» у него темы, а младший Эдик исподтишка проказничал — ставил кляксы и загогулины на рисунках Алика, при этом мог ляпнуть что-нибудь такое:

— Он прикарманил мой карандаш!

После таких обвинений, Алик вскрикивал:

— Ты дурак! — и замахивался на брата.

— Почему он называет меня дураком? — взывал Эдик.

— Не слушай его грубияна! — откликалась Эвелина. — Садись рядом со мной, слизывай у меня. И вынь изо рта жвачку, ты же не корова.

— А если жвачку проглотишь, она может прилипнуть к сердцу и тогда умрешь, — выдавал заключение Дима Климонтович.

Братья Сашко рисовали только ночь. Начинали утро или полдень, но потом все чернили и превращали в темную ночь. Оба были смышлеными, выдумщиками и благополучно миновали «стол». Уже через два занятия они поняли, что им еще есть чему поучиться. И поняли также, что не учебное заведение красит ученика, а ученики заведение и, простите, преподаватели.

К этому времени я уже занимал довольно прочные позиции. У меня даже брали интервью из журнала «Клуб и художественная самодеятельность», правда, в последний момент к интервью подключился поэт Леонид Яхнин, который в беспечном настроении по случаю заглянул в студию и вначале вставлял робкие реплики (конечно, в пределах досягаемости микрофона), потом отпихнул меня и заговорил громче, под конец вообще оттеснил меня на дальний план и обрушил на журналистов ужасно длинный монолог. Мне вовсе не обидно, что моя слава получилась половинчатой, вернее даже четвертушечной. Черт с ней, со славой! Обидно другое: говорливый, трескучий Яхнин — теоретик, а я — практик, но в журнале все выглядит наоборот. Но зато я на фотографиях получился лучше. Намного лучше, вне всякого сомнения. Впрочем, это для разговора о студии уже лишнее.

Шляпа с «огородом»

Манекенщица Ия подкатила к Дому литераторов на «жигулях», небрежно хлопнула дверью и на высоченных шпильках, в полупрозрачном одеянии, увенчанная шляпой с овощами, фруктами и цветами, окутанная облаком духов, прошествовала в студию.

— Мне нужны индивидуальные уроки, — сказала Ия, за локоть выводя меня в коридор.

— Индивидуальные! — повторила Ия и послала мне взгляд, который значил много. Очень много. — Вы понимаете?… Оплата меня не интересует…

Я объяснил Ие, что индивидуальных уроков не даю, но что она вполне может заниматься в студии на общих правах. Напоследок я спросил:

— А зачем вы хотите научиться рисовать? Просто для себя, или имеете определенную цель?

— Цель у меня вполне определенная, — заявила Ия. — Не знаю, как вам это объяснить… Ну, в общем так… Я решила утереть нос своему поклоннику… Он скульптор, все дни и ночи торчит в мастерской. На меня — ноль внимания… А мне нужна безумная головокружительная любовь. С ревностью и сумасшедшими поступками…

— С похищением, погоней, стрельбой? — я попытался пошутить.

— Я достойна такой любви, — продолжала Ия, не обращая внимания на мою вставку. — Ведь я красивая!

Ия покрутилась на месте, чтобы я оценил ее красоту в полной мере и пожала плечами:

— Думаю, людям всегда приятно видеть красивую женщину, ведь так?.. Но я не только красивая. Этот мой скульптор считает, что я пустышка, что ничего не понимаю в искусстве. А я — талантливая.

— Возможно. Все возможно, — пробормотал я.

— Научите меня рисовать! Я хочу утереть нос моему скульптору. Напишу его портрет и он поймет, что я совсем не пустышка. За два месяца научите? Я такая впечатлительная! Уверена, у нас все быстро пойдет!

Я посадил Ию за стол «особых дарований» — просто-напросто выделил ей отдельное рабочее место и у нас дело действительно пошло довольно быстро. Даже стремительно. Не снимая шляпы с «огородом», как окрестил необычный головной убор великовозрастный ученик дед Игнат, Ия день ото дня демонстрировала фантастические успехи и, конечно, свою фигуру (она не стесняла себя одеждами).

— Воображала! Воображает своей внешностью! А уж надушиться — хоть из студии выходи! — с ледяным презрением поджимали губы ученицы-старшеклассницы, втайне завидуя ослепительной красоте Ии, ее успехам и, безусловно, шляпе.