Воспоминания военного министра - Владимир Александрович Сухомлинов

одного автомобиля. Когда я об этом доложил военному министру, заявив о необходимости введения их в войска, он разрешил мне приступить к выполнению этой задачи и прибавил с улыбкой: «Но вы должны сами, Владимир Александрович, доложить об этом Военному совету».

Его улыбку я понял, когда в действительности появился в Военном совете для защиты своего предложения. Перед решением вопроса по существу необходимо было предварительно устроить испытание, собрать опытные данные о применимости того или иного образца для наших дорог.

С этою целью необходимо было приобрести около двадцати автомобилей различных фабрик исключительно для проведения опыта. Все это было изложено в докладе, но каково было мое изумление, когда некоторые члены совета высказались в том смысле, что этот «сложный и хрупкий инструмент» для нашей армии неприемлем: армия нуждается в простых повозках на крепких осях!

Что ж, история повторяется. Перед крымской кампанией тот же Военный совет обсуждал вопрос о перевооружении армии вместо кремневого пистонным ружьем. Но и тогда члены совета, находившие, что для грубых солдатских рук такая микроскопическая вещь, как пистон, непригодна, протестовали против такого новшества.

К числу противников автомобилей принадлежал и генерал Генерального штаба Скугаревский, служивший со мной в штабе гвардейского корпуса. Он настойчиво советовал, чтобы мы сначала решили, какого именно образца будет введен автомобиль (что при тогдашнем состоянии техники было бы чистейшей азартной игрой), и требовал к тому же, чтобы во избежание излишнего пользования автомобилями их держали под замком.

В конце концов автомобили были куплены у различных фирм и под арестом их не держали. Они послужили основанием для развития автомобильного дела, плодотворным результатам и широким размерам которого, при ничтожных средствах для этого, главное управление Генерального штаба обязано энергии и специальным познаниям молодого генерала Петра Ивановича Секретева.

* * *

Незадолго до моего назначения военным министром, в марте 1909 года, в Царском Селе под председательством государя состоялось совещание по поводу аннексии австрийцами Боснии и Герцеговины, причем генералу Редигеру поставлен был вопрос о готовности нашей армии к активным действиям.

Ответ был отрицательный, а на вопрос министра юстиции И.Г. Щегловитова, в какой мере вооруженные силы наши способны в оборонительном смысле для защиты от вторжения в наши пределы, генерал Редигер точно так же категорически заявил, что они совершенно небоеспособны! Испуг собравшихся не стоит и описывать.

Из объяснений Редигера оказалось, что японская война истощила всю материальную часть, которую не смогли пополнить, а проведенное без предварительных предупреждений сокращение сроков службы и одновременная демобилизация совершенно расстроили кадры войсковых частей, которые при этом в таком слабом по составу комплекте были в значительном числе командированы по требованию гражданских властей из пограничных округов во внутренние округа.

Это положение дало Государственной думе если не право, то все-таки возможность резко критиковать состояние армии. Она, может быть, этим принесла бы даже некоторую пользу, если бы большинство ее ораторов серьезно отнеслось к делу, а не критиковало армию в партийных интересах или даже в целях свержения самодержавия.

Эти опасные совпадения имели место и в высших военных кругах Петербурга, у одних – вследствие чистейшей апатии, у других – из слепого честолюбия без надлежащего достоинства.

Как великий князь Николай Николаевич, так и генерал Поливанов заручились поддерживать известных думских ораторов, рассчитывая таким путем проводить свои личные интересы, не считаясь с тем, будет ли таким экспериментом осквернено их собственное гнездо или нет.

Подобная совместная игра этих сил привела к падению Редигера и моему назначению на его место как раз в ту минуту, когда генерал Поливанов надеялся сам стать военным министром и когда Николай Николаевич прочил третьего кандидата – Н.И. Иванова.

Обвинения в Думе, вместе с признанием военного министра в Совете, обрисовали задачу, выпавшую на мою долю: я должен был восстановить бодрый дух русской армии, которая, казалось, находилась в глубоком наркозе, и разбудить ее для новой жизни!..

Четыре драгоценных года были потеряны зря, без всяких признаков к тому, чтобы хоть что-либо было предпринято для оздоровления армии. Нигде не было никаких следов даже намечаемого впредь известного направления к продуктивной работе. При катастрофически неблагоприятной для России обстановке на мою долю выпала тяжелая задача – и это была моя историческая миссия!

Вот те условия, при которых государь назначил меня на пост русского военного министра.

Часть седьмая

Стратегия и политика

Глава ХХ

Петербургские настроения

В исторически важный для России момент я принял должность военного министра. Русская внешняя политика находилась на распутье, но государство из-за последствий японской кампании и внутренних потрясений находилось в состоянии паралича.

Зима 1908/09 года протекла целиком под впечатлением кризиса на Балканах, закончившегося присоединением к Австрии Боснии и Герцеговины. Этим раскрыта была активность нашего главного противника, которая в таком угрожающем виде нам еще не представлялась. Вместе с тем выяснилась и наша политическая слабость, вследствие столь ярко обрисовавшегося расстройства наших вооруженных сил, что у каждого патриота выступали на глазах слезы. Соответственно этому было настроено и петербургское общество. Чтобы предупредить всякие выступления, правительство должно было в конце октября запретить профессору Погодину сделать сообщение в связи с аннексией Боснии и Герцеговины.

С кафедры Государственной думы демократ Маклаков назвал это запрещение оскорблением национального чувства. Германия в то время стала на сторону своей союзницы Австрии и этим умалила, за пределы ее растяжимости, ту дружбу, которая тогда еще существовала на берегах Невы. В конце декабря Извольский[26] отстаивал свою политику, указывал на сближение России с Италией и намечал цель своих стремлений: образование на Балканах славянского союза Болгарии, Сербии и Черногории.

За русской дипломатией горячо ухаживала английская. В настоящее время знают и не только дипломаты, какие в 1908 году тонкие нити плел Извольский, чтобы русскую политику окончательно отдалить от германской. В «Новом времени», газете наиболее читаемой в образованных военных кругах, появились статьи Пиленко в дружественном Англии духе…

* * *

В марте 1909 года для нас, не дипломатов, казалось, что наша внешняя политика никакого определенного направления еще не имела, причем я не мог утверждать тогда, что был в курсе дела и ознакомлен со всеми связями и политическими комбинациями.

Казалось, что между Парижем и Берлином, несмотря на существовавший союз с Францией, происходило шатание туда и сюда. Но государь, Столыпин, дипломаты и мы, военные, настаивали на том, чтобы армия была обновлена и превращена в оружие, пригодное для большой политики, давая возможность России занять опять среди других народов ее место великой державы. Моя