Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер

тюрьме! Вот как человек не может быть уверен в завтрашнем дне, а мы-то делаем планы, запасаемся нарядами на предстоящие торжества, мечтаем, радуемся ожидаемому счастью, — философствовала цесаревна, невольно уступая желанию вслух изливать мысли, приходившие ей на ум, без смысла и без связи, как всегда, когда душевное возбуждение преобладает в человеке и нарушает умственное равновесие.

— Да, ваше высочество, вот и мать её тоже, верно, попалась в западню, — заметила со смехом Мавра Егоровна, которая терпеть не могла пани Стишинскую.

— Твоя мать? Как это, тёзка? И что же ты молчишь об этом? — с живостью обратилась цесаревна к Праксиной. — Разве она живёт у Меншиковых? Я этого не знала!

— Она не живёт у них, но очень часто остаётся у них ночевать, когда поздно засидится, — отвечала Лизавета, — и Мавра Егоровна права, я имею причины за неё беспокоиться.

— Что же ты не пошлёшь узнать?.. Постой, я это сейчас сама сделаю, пошлю к князю Алексею Григорьевичу... А ещё было бы лучше, если бы ты сама к нему поехала от моего имени... Прикажи заложить карету...

— Позвольте мне прежде пройти к себе, ваше высочество, меня там, может быть, ждёт известие о матери...

— Ступай, ступай скорее!

Как ни торопилась Лизавета покинуть уборную цесаревны, однако перед тем, как отойти от двери, она слышала, как её высочество заметила своей гофмейстерине, что ей очень жаль, что у её милой тёзки такая взбалмошная и глупая мать...

В комнате своей Праксина застала только что вернувшегося посланца своего, который ей с большим сокрушением объявил, что ничего не смог добиться на Васильевском острове.

— Все ворота в доме князя Меншикова заперты, перед ними стоит стража, никого не пускают. Говорят, что и во дворе, и в доме все проходы полны солдатами, которым не позволено отвечать на расспросы.

— Я думаю дать об этом знать мужу, — сказала Праксина, вернувшись в уборную и передав цесаревне известие, принесённое ей с острова.

— Вздор, вздор! Мужа твоего в это дело мешать не для чего, ему теперь надо себя осторожнее прежнего держать. Он на таком положении у царя, что ни с кем, даже с матерью жены, дружить не может... Надо, чтоб его ни в какую историю не могли запутать. Тебе надо самой отправиться к князю Алексею Григорьевичу и просить его выпутать твою мать из беды. Ведь быть не может, чтоб она была в чём-нибудь серьёзно замешана и чтоб знала что-нибудь опасное. Кто доверится такой легкомысленной птице? Поезжай сейчас к нему, я дам тебе записку к нему. Он должен быть дома теперь, может быть, ждёт к себе государя или вестей от него через сына, который, наверное, ни на минуту не покидал царя со вчерашнего дня... Теперь самое лучшее время к князю Алексею Григорьевичу с просьбами обращаться: он с радостью всё исполнит, ему теперь надо всех задабривать, устилать себе дорогу доброжелателями, чтоб удобнее всех нас в руки забрать! Ха, ха, ха! Поезжай, поезжай скорее, он будет в восторге видеть перед собой просительницу с челобитной от цесаревны Елисаветы Петровны!

Она не ошиблась. Едва только успели доложить Долгорукову о приезде Праксиной и передать ему на серебряном подносе письмо цесаревны, как её попросили пожаловать к князю.

— Чем могу служить её высочеству? — спросил с приветливой улыбкой он у Праксиной, когда введший её сюда лакей вышел и они остались наедине.

Праксина объяснила ему причины, заставлявшие её опасаться за судьбу своей матери, которая пользовалась милостями семьи князя Меншикова, была принята в их доме запросто, часто у них ночевала и, может быть, и сегодняшнюю ночь, поздно засидевшись с княжнами, осталась у них до утра, а потому вместе с остальными близкими к Меншиковым людьми подверглась не только аресту, но и заключению в тюрьму.

Её слушали очень внимательно, но с какой-то странной улыбкой, приводившей её всё больше и больше в недоумение.

— Вы говорите, что имя вашей матушки Стишинская? — спросил князь, когда она смолкла.

— Точно так, ваше сиятельство, Стишинская. Она по происхождению полька, как и мой покойный отец, но оба из православных провинций...

Князь позвонил в колокольчик, стоявший на столе, возле которого он разговаривал со своей посетительницей.

— Очень рад, что могу вас сию минуту успокоить насчёт вашей матушки... Проводите госпожу Праксину на половину княжон, — приказал он появившемуся на его зов лакею. — Вы там узнаете о судьбе, постигшей вашу матушку, — прибавил он, обращаясь снова к Лизавете и отвечая любезным наклоном головы на её низкий, почтительный поклон.

В большом недоумении проследовала она через длинную анфиладу богато убранных покоев в ту часть великолепного дома, где жили дочери князя с приставленными к ним компаньонками, гувернантками и надзирательницами.

Впрочем, в воспитательницах нуждались только меньшие княжны: Елена тринадцати лет и Анна одиннадцати, что же касается до старшей, Екатерины, воспитание её было уже окончено, и окончено блестяще — в Варшаве, весёлой и жизнерадостной столице царства Польского, славящейся красотою, ловкостью и любезностью женщин, их искусством завлекать мужчин, крепко держать их в руках и водить за нос.

Княжна Екатерина выросла среди паненок высшего польского общества, в доме деда своего, князя Григория Фёдоровича Долгорукова, русского посла при королевском дворе, и вернулась к родителям во всём блеске расцветающей юной красоты и грации, но уже опытной в житейских интригах и в умении пользоваться обольстительными чарами, которыми одарила её природа.

В Польше не так воспитывали женщин, как в России: там они пользовались полной свободой в отношениях с мужчинами, и никакое мало-мальски весёлое празднество не обходилось без их присутствия. Там они умели и разговор поддерживать, и одушевлять мужчин на всякое геройство, и сводить их с ума обаятельным кокетством, там без их общества положительно не могли жить, и они играли выдающуюся роль не только в семье и в обществе, но и в управлении страной, направляя политику по своему усмотрению, или, лучше сказать, по усмотрению таинственной силы, исходящей из Рима и властвовавшей бесконтрольно и безгранично над их умом, сердцем, душой и телом.

Однако по приезде своём в Россию ополяченная княжна Екатерина не торопилась выставлять перед здешним обществом преимущества воспитания, полученного ею за границей, и довольствовалась тем, что приводила в восхищение немногих счастливцев, представленных ей не отцом её и не братом, а другом её, графом Вратиславом, посланником императорского двора, с которым она сблизилась удивительно коротко в доме своего деда в Варшаве. У