Десятилетия. Богатая и красивая - Рут Харрис

Саймон Эдвардс был более сдержан. Он должен был думать о будущем своей дочери.

– Чем же занимается этот Нат Баум? На что он живет?

– Он сейчас учится в Колумбии. На курсах для ветеранов.

– Как же он собирается содержать тебя? Ведь он студент.

– Он сможет содержать семью, папа. Я знаю, что сможет. Он добьется, чего хочет.

Саймона это не убедило.

– Вы не сможете жить только любовью, – сказал отец Эвелин.

– О, папа, я знаю. У нас будет все хорошо. Я в этом не сомневаюсь. Ты сначала познакомься с ним. Ты увидишь, что я была права.

– Ну, если ты так уверена… – только и смог сказать отец.

Саймон еще никогда не видел свою дочь такой уверенной в себе и понимал, что, если он будет против свадьбы, Эвелин впервые в своей жизни ослушается его. Эта мысль пугала его. С другой стороны, рассуждал он, Эвелин, может быть, и права. Может быть, этот Нат Баум и в самом деле сделает карьеру и будет хорошим мужем и кормильцем семьи. Саймон решил не торопиться с выводами до встречи с Натом Баумом. А кроме того, больше всего на свете Саймон любил свою дочь и хотел, чтобы она была счастлива, а если этот Нат Баум и в самом деле сделает ее счастливой…

– Если ты его любишь, милая, я уверен, что он такой, как ты про него говоришь.

– Ты тоже полюбишь его, папочка. Я точно знаю, ты полюбишь его.

– Тебе понравятся мои родители, я знаю, – повторяла Эвелин, когда они с Натом ехали по направлению к Нью-Джерси. – А они-то уж точно полюбят тебя.

Эвелин показывала Нату дорогу, пока они не приехали к дому Эдвардсов. Это был добротный дом, стоящий в стороне от дороги, выкрашенный в белый цвет, с серыми ставнями, с бронзовым, безупречно отполированным дверным молотком. Типичный дом американца среднего сословия.

– Вы, наверное, Нат Баум? – спросил Саймон Эдвардс, открывая им дверь. Он пожал руку молодого человека и сказал очень серьезно, бросив одобрительный взгляд на его костюм, галстук и стрижку. – Добро пожаловать в нашу семью.

– Спасибо, сэр, – ответил Нат.

Он выглядел таким красивым и серьезным, находясь в ее доме и пожимая руку ее отцу, что Эвелин подумала, что еще никто в мире не испытывал таких чувств, какие испытывала сейчас она.

Мать Эвелин ничего не сказала. В ее глазах стояли слезы. И, поколебавшись какое-то время, не зная, что делать, она просто поцеловала Ната в щеку.

Когда они уселись в гостиной, мать Эвелин принесла на серебряном подносе рюмки с хересом. Все неловко молчали.

– Эвелин сказала мне, что вы с ней хотите пожениться, – прервал молчание Саймон Эдвардс. – Я помню, как мне было непросто просить у отца Наоми ее руки. Я тогда дрожал от страха и хочу избавить от этого вас, – сказал он, обыгрывая классическую картину сватовства.

После того как все отсмеялись, заговорил Нат Баум.

– Вы очень добры ко мне, – сказал он. – По правде говоря, я ужасно волновался. Я не знал, каких слов ждут от меня.

– Скажите только, что вы любите мою дочь и готовы взять на себя заботу о ней.

– Тогда это очень просто, – сказал Нат. – Я люблю Эвелин и готов посвятить ей всю свою жизнь.

В течение всего обеда Саймон общался с Натом на равных, обсуждая политические события, новости коммерции, они даже затронули искусство.

Нат отвечал почтительно и остроумно. Он съел все, что у него было в тарелке, и попросил добавки. Он восхитился хрустящей корочкой жареной курицы и воздушностью картофельного пюре, при этом чрезвычайно угодив хозяйке дома.

Эвелин почти не разговаривала. Она смотрела на Ната и любовалась им. Ей было приятно, что родители оказывают ее жениху такое внимание. В его выдержке и умении держаться не было ничего от дерзости, которая так нравилась ей и которую, естественно, не одобрили бы ее родители Эвелин со страхом и удовольствием вспоминала о том, как неделю назад они с Натом занимались любовью, боясь, что по выражению ее лица родители догадаются, о чем она думала. Но, по-видимому, никто ничего не заметил.

Между тем обед подошел к концу. Нат Баум был принят как член семьи. Наоми Эдвардс пригласила его остаться и переночевать в гостиной. Нат принял приглашение, и вскоре родители Эвелин, будучи в восторге от молодого человека, выбранного дочерью, удалились на покой, оставив влюбленных одних.

Эвелин была счастлива. Все складывалось как нельзя лучше. Нат явно произвел на родителей прекрасное впечатление.

– Они тебя полюбили. Я была права, когда об этом говорила, – сказала Эвелин.

– Они удивительные люди, – ответил Нат Баум.

– Они будут для тебя как родные отец и мать, – сказала Эвелин.

– Мне это было бы очень приятно, – сказал Нат. У него остались отрывочные и достаточно грустные воспоминания, связанные с матерью. Что касается отца, то он вспоминал лишь его крутой нрав и побои. – Было бы хорошо иметь свою семью.

Они сидели на диване в гостиной дома Эдвардсов, и Нат осматривал оценивающим взглядом тяжелые драпировки, толстые, во все стены ковры, хрустальные вазы со свежими цветами, которые во множестве стояли в разных углах. Все это было не в его вкусе – он бы совсем не так обставил свой дом, – однако Нат понимал, что это означало богатство и уют. А он любил и то и другое. Он обожал и Эвелин, которая в его глазах была их символом. И в ту минуту, зная, что вскоре она будет его и что на деле он уже ею обладает, Нат Баум почувствовал, что еще никогда не любил свою невесту так сильно, как сейчас.

– Есть нечто, что заставляет меня страдать, – сказал Нат.

– Что же это?

– Я хочу подарить тебе обручальное кольцо. – Нат, замявшись, замолчал, чувствуя неловкость от признания, которое ему приходится делать, и продолжал: – Но я не могу себе этого позволить.

– Мне все равно, – сказала Эвелин. – Я хочу тебя, а кольцо для меня не имеет никакого значения.

– А для меня имеет.

– Мне это безразлично, – сказала Эвелин. – Я люблю тебя, и это единственно важно.

– Когда-нибудь, – произнес Нат, не слушая ее, – я куплю тебе красивое кольцо с бриллиантом.

Между тем в воскресенье Нат и Эвелин уехали из Ист-Оринджа. Свадьбу было намечено сыграть в июне. Молодые начинали новую жизнь в то же самое время, когда Америка, одержав безусловную победу в самой большой, самой дорогостоящей и самой разрушительной в истории войне, начинала жить золотой мечтой о будущем.

Дни проходили в свадебных приготовлениях и любовных утехах и летели со стремительной быстротой. Весна 1946 года была временем джазовых песен, чьи непристойные слова повергали в ужас старшее поколение, и временем становления, когда нехватка жилья ощущалась очень остро.