Девушка в тюрбане - Стефано Бенни

Маленький запыленный голубой «форд» дал задний ход, выехал на площадку за домом; почва там была такой неровной и каменистой, что приходилось ехать на первой скорости. У развилки, где начиналась асфальтированная дорога наверх, в деревню, стоял остов разрушенной виллы — не крестьянского дома, а именно виллы, пустой внутри, как глазницы черепа, заброшенной, видно, очень давно: на фасаде абрикосового цвета краска облупилась, он покрылся широкими черными трещинами, разбитые мраморные ступеньки перед входом заросли ежевикой, переплеты окон были выломаны. Мы не стали заглядываться на эти развалины, но Сару привлекло другое — цветок, выросший среди ежевики из трещины мраморной ступеньки: одинокий цветок на непомерно длинном стебле, с нежным венчиком из редких желтых лепестков, сомкнутых наподобие детской сумочки. Сара впервые видела такой цветок и спросила меня, как он называется. Я не знал.

— Похоже на ирис, — сказал я, — но сейчас они не цветут. Нет, вряд ли это ирис, слишком он скромный, ему не хватает высокомерия.

Проехав развилку, мы через минуту уже были в деревне. Дома стояли по обеим сторонам дороги, сначала редко, потом все теснее — и так до маленькой площади, где кончалась улица и начиналось разрушенное безлюдное предместье, накрывшее макушку холма — словно каменная шляпа. Туда можно было добраться только крутыми тропинками, то и дело нырявшими в толщу скалы, или короткими темными туннелями.

Мы с Капитаном прошлись по магазинам, заглянули и в тот, где, как он помнил, среди ящиков с фруктами и овощами всегда лежала стопка газет из ближайшего города — Капитан постоянно читал их, когда жил там, наверху.

Сара не захотела пойти с нами. Мы нашли ее потом на краю деревни, она разглядывала куст шиповника, весь усыпанный продолговатыми ягодами мягкого приглушенно-красного цвета, крепкими и блестящими, как бусины.

Капитан поинтересовался, что она тут делает. В ответ она улыбнулась долгой улыбкой и откинула назад голову с волосами того же цвета, что ягоды на кусте.

Проселочная дорога за площадкой рядом с их домом, стоявшим на отшибе, переходила в петляющую каменистую тропинку через весь лес; она круто поднималась вверх по склону, заросшему каштанами, соснами, остролистом и можжевельником — чем выше, тем гуще. Мы отправлялись по ней в первые дни, единственные дни, когда мы еще выходили гулять втроем, а Сара как будто заботилась о выздоровлении Капитана.

Местами на тропинке становилось темно, словно лес наступал на нее, желая перечеркнуть, утвердить свою непрерывность, беспредельно расширить свое царство тени. В других местах, на крутых поворотах, тропинка, карабкаясь вверх, выходила на солнце; тогда можно было вдруг увидеть с высоты каштановые рощи, сбегавшие по склонам в долину.

Сара шла впереди. Какая-то несвойственная ей неуверенность, разболтанность в походке, которую я заметил сразу после приезда, теперь исчезла: она шла, высоко подняв голову, ярко-рыжая шевелюра мелькала среди листвы, шла таким твердым и быстрым шагом, что мы с Капитаном все больше отставали от нее.

Облака были по-прежнему белыми и стремительными, от них неожиданно падали конусообразные тени и растекались вниз по склонам.

По обочинам тропинки пышно разросся ежевичник, его ягоды цвета терпкого вина усыпали длинные колючие ветки или сидели по одной среди мелких зубчатых листьев.

Мы шли по тропинке, пока она не выводила на прогалину, зажатую между скалами и выстеленным травой обрывом.

У подножия скалистой гряды, на вершине которой качались сосны, росли можжевельник, ежевика, остролист — тощие, жесткие, словно изглоданные безжалостным камнем. Но если стать спиной к скалам, лицом к выстеленному травой обрыву, можно было увидеть каштановые и сосновые рощи, расположившиеся на множестве холмов, которые беспорядочной толпой спускались от дальних гор: холмы бежали, встречались, мерились силами, расходились, и очертания их делались все мягче, зелень все светлее, ярче, ослепительнее по мере того, как они приближались к горизонту. Там, внизу, солнечный свет раскалял узкую мглистую полосу, которая могла бы быть морем.

— Направление верное, юго-западное, — сказал Капитан, — но, чтобы увидеть море, надо прийти сюда утром, когда воздух еще совсем прозрачный.

Внизу, под выстеленным травой обрывом, виднелся кусок асфальтированной дороги, изгибами поднимавшейся к поселку. По дороге ехала машина; сверху она показалась мне кусочком железа, приведенным в движение невидимым магнитом.

Прямо перед нами, под колышущимся лазурным озером воздуха, виден был весь поселок, разрушенная церковь на вершине холма, пониже — развалины домов, неповрежденные дома, вереницей спускающиеся по хребту и похожие на хвост кометы.

23 сентября

Когда смотришь отсюда, кажется, что море возвышается надо всем: над рыбацкими суденышками, океанскими лайнерами, волнорезами и набережными, дворцами, церквами, оливковыми деревьями, живыми изгородями из тиса и лавра. Сейчас оно во власти солнца и ветра, из пятна света, такого слепящего, такого громадного, что за ним не видно лазури, оно превращается в расплавленный металл, стекающий к неведомой точке, а потом вдруг становится соленой равниной, бурлящей водоворотами.

Вот оно снова стало голубым, с длинной бирюзовой каймой у берега. Оно поднимается все выше, делит пополам окно, в которое я смотрю; в нижней половине, под изогнутым, словно крыло, небом, мечутся мириады волн.

От его непрекращающегося рева я иногда вздрагиваю, но это не страх; с каких же пор длится шторм?

С этой прогалины, зажатой между скалами и выстеленным травой обрывом, видно было, как вереница холмов отступает к юго-западу, постепенно уменьшается и наконец тает у самого горизонта, где солнце раскаляет мглистую полосу. А вот за спиной у нас к северу тянется сплошная гряда скал, тонкие, но высоченные сосны и цепляющиеся за гребень скалы заросли можжевельника с красно-бурыми ягодами и ежевики, словно изглоданные безжалостным камнем. Если наклониться над выстеленным травой обрывом, могла закружиться голова — так отвесно падал он вниз, в долину.

Эта прогалина была недалеко от наших домов, и, случалось, я ходил туда один, когда спина и шея у меня начинали болеть от долгих часов, проведенных в неподвижности над книгами. Книгами, которые я отыскал когда-то, целыми днями роясь на полках у букинистов в маленьких приграничных городках, на берегу Атлантического океана или там, где океан встречается с Северным морем. Благодаря этим книгам я мог изучать сказания о море и лесах, о божествах и чудесах, комментировать их, переводить, пересказывать. Для этого я и засел тут, мне хотелось написать собственную книгу, где были бы все легенды, какие удалось собрать. Не знаю, что помешало мне выполнить этот замысел тогда, не знаю, что мешает сделать это сейчас.

Повесть о Море, повесть о Лесах, обо всех божествах, живущих в морях и в чащах, о чудесах, творимых волнами и деревьями. Море и таинственные плавания к Островам Серебряных Цветов. Повесть о плавании Кормака, о любви Энгуса и Ог. Морские просторы, вдруг ставшие лугами и пастбищами, косяк лосося, обратившийся в стадо молодых оленей, корабли с парусами, которые вдруг принимают облик громадных колесниц, влекомых десятками коней. Бог Лер, живущий на краю мира, где волны поднимаются выше вулканов и нередко достают до луны, его сын Мананнан, скачущий по морю на коне и своими чудесами завораживающий мореходов. Бог Луг, чьи алтари стояли повсюду, где солнце заклинали вновь взойти. Обряды, совершавшиеся в сердце леса древними народами, которые поклонялись дубравам и луне. Все это было в найденных мною книгах, все это я должен был выстроить по порядку и рассказать сам. Я не предвидел приезда Сары и Капитана и не мог себе представить, куда заведет нас эта осень.

Отсюда должно быть видно море. Мы находились на высоте в тысячу метров, где сосновые рощи притягивают к себе проплывающие мимо туманы и облака и обрызгивают воздух чистейшей росой со своих верхушек; но море было близко. Оно было там, где горизонт замыкала раскаленная солнцем мглистая полоса, казавшаяся выше холмов, скал, каштановых рощ, садов. А порою я смутно чувствовал, что море подо мной, далеко внизу, и тогда, стоя на краю выстеленного травой обрыва, отвесно падавшего в долину, я испытывал ощущение, что все вокруг вершины, уступы, деревья, заросли, ягоды, травы — изгибается, вьется, как река, чтобы влиться в море.

Сколько я ни забирался туда, наверх, море мне не удалось увидеть ни разу. Я знал: стоит пройти дождю, одному из тех ливней, что начинаются вслед за порывистым ветром и очищают воздух, и можно будет разглядеть даже череду утесов, один за другим вдающихся в море; сверху они должны казаться окаменевшими дельфинами, которые в древности прыгали над этими волнами.