Исчезнувшие близнецы - Рональд Х. Бэлсон

– Не могу. И прекрати выдвигать требования. Вы должны справляться с насущными проблемами, как остальные евреи в гетто.

Его слова разозлили меня. Я сцепила зубы:

– Как остальные евреи? Послушай, Зигфрид, я не просто тебя прошу. Я требую! Ты должен достать ведро угля сегодня же вечером. Понял? В противном случае завтра утром я принесу малышек сюда, в Цех, чтобы они согрелись. И всем расскажу, что это ты разрешил.

– Я не разрешал.

– Неужели? Еще я всем расскажу, что это твои дети.

– Мои дети? Почему ты так поступишь? Меня тут же отправят на Восточный фронт. Ты с ума сошла!

– Может быть. Но эти малышки умрут, если мы не раздобудем угля. И Каролина тоже может умереть. Я этого не допущу! Поэтому сегодня вечером ты принесешь ведро угля, Зигфрид. Мы с тобой хотим одного и того же, я не ошибаюсь?

Он тяжело сглотнул:

– Ты явно сошла с ума. Нас всех убьют.

– Не хочу смотреть, как эти малышки замерзнут. Либо ты принесешь уголь, либо я завтра принесу их сюда – и помоги мне Господь!

Он вздохнул и кивнул:

– После работы принесу.

Не знаю, откуда у меня взялась смелость, но я ткнула пальцем ему в грудь.

– А еще ты найдешь способ отправить Каролину к матери. Я знаю, что она тебе небезразлична, – по крайней мере ты сам это говорил. Не понимаю, за что, но она тоже тебя любит, Зигфрид. Не разочаровывай ее.

Он кивнул:

– Я действительно ее люблю. То, что ты говоришь, нечестно. Сейчас война, а я солдат. Если меня поймают, для нас обоих это будет катастрофа. Я достану уголь и еду, чтобы ты отнесла Каролине. Но пока это все, что я могу сделать.

Тем же вечером мы с Мюриэль отскребли подвал Йосси и, как могли, продезинфицировали. Нашли в пустой квартире брошенный комод и превратили два выдвижных ящика в колыбельки. Зигфрид, как и обещал, после работы принес полное ведро угля и еще один пакет с едой. Всего пара кусков угля – и маленькая комнатка прогрелась. Позже ночью мы переселили Каролину с малышками и перенесли наши вещи в маленькую комнатку с печкой. Кровать, две люльки, комод, наши пожитки – и комната оказалась битком набита. Мы считали ее довольно уютной.

Каролину переполняли чувства, она не знала, как нас благодарить. Лежать в теплой комнатке со слезами радости на глазах, с малышкой на каждой руке – что еще было нужно? Мы сказали ей, что Зигфрид принес угля и еды с большим риском для себя и что он очень обрадовался новостям.

– А он не хочет посмотреть на девочек? – спросила она.

Я покачала головой:

– Он считает, что это очень рискованно, и не хочет подвергать твою жизнь опасности. Но он по-прежнему собирается отвезти тебя к матери.

Каролина улыбнулась.

– Ты не должна лгать ради меня, – мягко сказала она. – Я не ожидаю, что он выполнит свое обещание. Может быть, если бы время было другое, мы могли бы счастливо зажить вместе. Понимаешь, он не настоящий нацист. Его просто мобилизовали. Он простой деревенский парень. Он не знает, что такое вешать евреев на фонарном столбе.

Глава двадцать девятая

Новый управляющий Цехом, майор Фальштайн, был седым стариком в огромных круглых очках. Через несколько дней после рождения близнецов он подошел к моему рабочему месту и спросил, почему Каролина не является на работу.

– Она нужна мне, – заявил он. – Это одна из моих лучших швей.

Я не решилась рассказать ему о близнецах: семьи с малолетними детьми были первыми в списки на депортацию. Я была уверена, что он заметил беременность Каролины, только не знал, когда она должна родить.

– Немного приболела. Круп, – солгала я. – Но она уже поправляется, через пару дней появится на работе. – Хотя я даже не знала, собирается ли она вообще выходить на работу. Кто тогда будет сидеть с малышками? Кто будет их кормить?

Наступило время новой волны депортации, и еще тысяча четыреста евреев встали в колонну и пошли к эшелонам. В гетто почти не осталось детей. Семьи с маленькими детьми уже давно попали в списки и были высланы. К февралю единственными, кого не коснулась депортация, были члены юденрата, врачи и медсестры в больнице и самые быстрые швеи в цеху. Все остальные каждую неделю сверялись со списками, молясь о том, чтобы их фамилии там не было.

Зима 1942–1943 годов принесла в Хшанув большие перемены. Был получен приказ зачистить и снести гетто. В соответствии с воплощением в жизнь «окончательного решения» по распоряжению Рейнхарда Гейдриха сильных и здоровых евреев, живущих в гетто, отсылали в концлагеря, остальных – в один из шести лагерей смерти: Собибор, Хелмно, Белжец, Треблинка, Майданек, Освенцим-Биркенау. Депортация должна была начаться немедленно. Эшелоны отправлялись из Хшанува уже несколько месяцев, теперь же темп значительно возрос.

Зима 1942–1943 годов также повлияла на присутствие немцев в Хшануве. Осенью наш городок был просто наводнен немецкими солдатами, эсэсовцами, гестапо. Они гуляли на площадях, сидели в ресторанах и барах, подстерегали нас за каждым углом. Теперь немцев стало значительно меньше. Тогда мы не знали, но тому была причина – кровопролитные сражения на Восточном фронте.

Стратегия Гитлера по стремительному захвату СССР провалилась – большинство историков считают ее переломным моментом в войне. В 1941–1942 годах в неудачных попытках захватить Москву погибло более миллиона солдат вермахта. После того как армия отступила, Гитлер изменил стратегию и в 1942 году послал армию на юг – захватить Сталинград и богатый нефтью Кавказ.

Битва за Сталинград стала самым кровавым сражением этой войны. Погибло около миллиона советских граждан. Германия и ее сателлиты потеряли восемьсот пятьдесят тысяч убитыми, а остатки Шестой немецкой армии капитулировали. Сталинград разбомбили до основания. Общие потери во время сражения достигли двух миллионов человек. Когда новость о поражении Германии и капитуляции под Сталинградом разнеслась по миру, эффект она возымела колоссальный. Союзники убедились, что СССР – могучий союзник и Германия может потерпеть поражение. Для нацизма Сталинградская битва стала деморализующим фактором.

Для нас, пребывающих в информационном вакууме относительно хода войны, с зимой были связаны возросшая потребность в шинелях и резкое уменьшение количества немцев в Хшануве. Неделя за неделей мы наблюдали, как в Цеху молодых немецких солдат становится все меньше. Ходили слухи, что дела на Восточном фронте обстоят неважно, поэтому всех военнообязанных, особенно тех, кто работал в Цеху, переводили на другое место службы.

Поскольку шинели были крайне необходимы, майор Фальштайн получил разрешение оставить – не грузить в эшелоны – сто еврейских швей. Я подошла к нему и спросила, намерен ли он оставить нас с Каролиной.

– А где твоя Каролина? – спросил он. – Я ее оставлю, если она вернется на работу. Она одна из моих лучших швей. Но ее нет на работе почти месяц.

– Она вернется через недельку-другую.

– Не подходит. Или она выходит на работу в пятницу, или я подаю ее фамилию на депортацию.

Я попыталась было возражать, но он развернулся и пошел прочь.

До пятницы оставалось два дня. Каролина уже достаточно окрепла, но что будет с крошками? Она же не может оставить их одних. В гетто Хшанува не было яслей и нянек, и с 1940 года юденрат запрещал женщинам беременеть. Тем же вечером я пригласила Мюриэль к нам в подвал. У меня созрел план.

– Майор Фальштайн сказал, что оставит Каролину, только если она в пятницу приступит к работе, – сообщила я. – Мы все понимаем, что детей оставить одних нельзя. Единственное решение – поменяться сменами. Я могу остаться в дневной смене. Если удастся перевести Каролину в ночную, я могла бы присматривать за малышками, пока она не вернется.

– А как же пересменка? – спросила Каролина. – Целый час никого дома не будет.

Я посмотрела на Мюриэль. Она кивнула.

– Я прикрою вас в этот час.

На следующий день я сообщила майору Фальштайну, что Каролина выходит на работу и что она предпочла бы работать ночью. Он обрадовался: возвращалась одна из его лучших швей, к тому же сама просилась поставить ее в ночную смену.

Мюриэль нам сам Бог послал. Она не только помогала с малышками, но и нашла в заброшенных квартирах детские вещи. Принесла несколько распашонок, крошечные розовые трико, детские одеяльца, связанные вручную свитера и два пальтишка. Еще она нашла три детские бутылочки и несколько сосок, чтобы кормить детей, когда Каролина на работе.

– Где ты все это взяла?

Мюриэль улыбнулась, но как-то грустно.

– Люди оставили.

Каролина расплакалась:

– Как же я могу это взять? Их с любовью дарили другим маленьким детям. Детям, которых отправили на вокзал и усадили в эшелоны. Эти вещи принадлежат им.

– Детей здесь больше нет, – утешала ее Мюриэль. – Уверена, родители больше обрадовались бы тому, что ты их забрала, чем если бы нацисты их выбросили.

Каролина кивнула и прижала к себе одежки.