Британия глазами русского - Владимир Дмитриевич Осипов

бизнесмены, дипломаты и редакторы газет, высшая знать и исполнители в ранге. Иностранным гостям клубные завсегдатаи и сейчас еще как нестареющий анекдот рассказывают случай, имевший место до первой мировой войны в клубе «Бифстейк», на одной из улиц злачного лондонского Сохо, чугь поодаль от знаменитой Лестер-сквер - площади кафе и кинотеатров и чудного вечно зеленого скверика с памятником Шекспиру, одним из трех, как говорят, во всей Англии. Обратив внимание на то, что каждый вечер из невзрачного и подозрительного, как все в Сохо, подъезда навеселе выходят солидные и довольные господа, полиция приняла заведение за незаконный публичный дом и в один прекрасный день устроила облаву. За длинным деревянным столом сидели четверо. Сержант обратился к старшему:

- Попрошу назвать себя?

- Я - лорд-канцлер, - ответил тот.

- Так, так… А вы, сэр? - спросил сержант следующего.

- Архиепископ Кентерберийский…

- О да! А джентльмен рядом с вами?

- Управляющий Банком Англии.

- Ну, а вы, я полагаю, не иначе как премьер-министр? - обернулся полицейский к последнему.

- Представьте себе, вы угадали, - ответил Артур Бальфур, который возглавлял в то время правительство Британии.

Знатоки утверждают, конечно, что с тех пор клубы Лондона несколько поблекли. «Вот раньше, бывало…» - фраза в Англии ходовая. Общее число клубов и впрямь несколько сократилось после второй мировой войны. Два-три продали свои помещения, поделив вырученные деньги между своими членами. Некоторые слились. Но о закате самого института клубов говорить не приходится: старейшие из них - на своем месте и клиентура у них в общем-то все та же, у каждого своя. Почти все они сгруппировались на Пэл-Мэлл и Сент-Джеймс. Эти две улицы - синоним лондонских клубов, как Вестминстер - синоним парламента. Вниз от Пикадилли-стрит, по соседству с аристократическими кварталами Мэйфэа, в двух шагах от Уайтхолла. Потертые ступеньки вверх, тяжелые двери с резными стеклами. Почтенного возраста почтенные особняки стоят там бок о бок, не считая даже нужным уведомить прохожего о своем назначении: у дома Лазардов в Сити хоть фамильный герб. Здесь - ни вывески, ни эмблемы. Номер дома на подъезде с портиком, фонари вроде тех четырех, что стоят у памятника Александру Сергеевичу на Пушкинской площади, и только. Портье выступит навстречу незнакомцу, осмотрит с ног до головы и, ничем не выказав своего впечатления, вежливо и скупо осведомится:

- Пес, сэр?

- Мистер Райт должен быть здесь. Передайте ему мою карточку…

- О йес, сэр, - ответит, быстро пробежав глазами фамилию на белом квадратике картона. - Мистер Райт ждет вас. Прошу ваше пальто, сэр… Прошу за мной, сэр. - Пройдя в холл или гостиную, негромко окликнет:

- Мистер Райт!

Мистер Райт оторвется от компании своих знакомых по клубу:

- Прошу извинить, ко мне пришли. - И идет к вам навстречу, переместив недопитый стакан с виски-сода в левую руку. -, Рад видеть вас. Что будете пить? Чарли, джин с тоником и ломтиком лимона… - И, подведя к своим знакомым, которые, по всей вероятности, и разделят с нами обед: - Джентльмены, прошу знакомиться…

С этого момента вступает в силу ритуал, общепринятый в подобных случаях и уже знакомый вам. Кухня - на уровне, вина - лучшие из тех, что можно найти в Лондоне (недопитые бутылки могут храниться для членов несколько лет). Женщины допускаются только по пятницам или четвергам, да и то не во всех у каждого клуба свой порядок. Джентльмены отдыхают здесь душой и телом: жены через плечо не заглядывают. Бильярдные столы, как правило, отличные. В читальнях степенная тишина (там не разговаривают), глубокие кожаные кресла (все очень древние и изрядно потертые) и широкий выбор ведущих газет и журналов Европы и Америки. Для тех, кто посерьезнее, - библиотеки.

Великие британского прошлого в тяжелых рамах не смущают здравствующих потомков, но лишь придают клубам солидность. Полотна знаменитых мастеров Европы, старинные гравюры и литографии, камерные скульптуры, нигде более не выставляемые, дают отменную возможность занять гостя рассказом о том, как и при каких обстоятельствах была приобретена та или иная картина, сколько бы она могла собрать сейчас на аукционе у «Сосеби» и как завидуют этим сокровищам общественные музеи.

И, конечно, сама атмосфера клуба. Непередаваемая атмосфера высокомерной непринужденности по отношению ко «всем прочим», которая создается только годами тесного знакомства людей «общего круга», обращение на «ты», уверенность, что здесь только свои. Разные по возрасту и интересам, иногда по профессиям даже, но только свои. И те, кто постарше, нет-нет да и захватят с собой, пока еще гостем, сына или племянника-подростка: пусть знакомится, пусть «входит», пусть натаскивается манерам, умению вести разговор, понимать шутки, чувствовать политику и интересы своих.

Нет, что вы, это вовсе не замкнутый и отгороженный от простых смертных кружок снобов. Требования к потенциальным членам совсем не так жестки, как можно было бы предположить. В клуб «Юнайтед юниверсити», или, как он еще называется «Оксфорд энд Кембридж», волен вступить любой воспитанник этих университетов, но, разумеется, этих только. В «Тревел-лерз» - всякий, кто путешествовал дальше 500 миль от Лондона. В «Реформ» - достаточно вашего согласия с принципами реформы 1832 года. Остальное - сущие пустяки. 40 гиней вступительного взноса, как в клуб дипломатов «Сент-Джеймс», и что-то довольно внушительное - ежегодно. И две рекомендации, конечно, от членов клуба. И еще стопроцентная гарантия, в которой надо удостовериться заранее, что комитет не отвергнет вашей кандидатуры. В противном случае лучше не тратить на заявление ни времени, ни бумаги, ни волнений. И без того неэлементарная, британская демократия здесь доведена до высочайшей степени изощренности. «Способность к общению, - пишет Эгертон Смит в своем «Руководстве к английским традициям и общественной жизни», - важнейший фактор в жизни этих клубов. Члены их - выходцы из высшего и верхнего среднего класса. Они привычны к определенному образу жизни и к определенному стандарту поведения». Тот, кто хорош для «Уайте», основанного в 1693 году, или для «Брукс» (1764), или для «Будлз» (1762), хорош и для «Карлтон» - клуба консерваторов, и для «Реформ» - клуба высших государственных служащих, и для «Тре-веллерз» - обители деятелей Форин оффиса. Но члены «Реформ» или «Карлтон» в своем большинстве могут не утруждать себя заявлениями в один из первых трех: они почти наверняка «не пройдут». В «Реформ» члены исчисляются сотнями (но не тысячами, конечно). В «Уайте» - десятками.

Каждому - свои сани. И разговор в клубах разный. Он как слоеная пирамида: в тех, что попроще и, так сказать, «снизу» (очень относительно «снизу», понятно), дискуссии приземлены доступной информацией; в клубах, калибром крупнее, говорят и о