Современный румынский детектив - Штефан Мариан

Я посмотрел на часы. Опутавшие меня чары развеялись. Несколькими глотками я выпил кофе и собрался уходить.

— Который час?

— Половина двенадцатого.

— Если хочешь, можешь побыть еще. И пожалуйста, не надо превратно толковать мое приглашение! — добавила она (видимо, у меня заблестели глаза). — Если ты останешься, мы будем только разговаривать. Мне не хочется спать, а завтра никто и ничто не заставит меня встать рано.

Я загасил сигарету в пепельнице, и когда решил опорожнить ее в мусорное ведро, все кости у меня предательски захрустели.

— Если ты оставляешь меня только ради беседы, я лучше уйду.

Она равнодушно пожала плечами. Захватив ладонями левую ступню, начала энергично ее массировать и даже застонала от наслаждения.

— А что, если ты поедешь со мной? — решил я закинуть удочку.

— Куда? — простонала она, терзая стопу.

— Туда, куда мне надо,

— Видимо, в тюрьму! — съязвила Серена. — С твоей физиономией тюремного надзирателя только там тебе и место!

Я ощетинился, как еж: не выношу шуток на эту тему. И тут мне пришла в голову ценная мысль.

— А если речь идет о защите одинокой женщины, что тогда ты ответишь?

— Отвечу, что ни капельки тебе не верю.

Серена ждала со спокойствием капкана, а в глазах ее прыгали искорки иронии.

— Ну, тогда, допустим, некий муж хотел бы в свое отсутствие оградить жену от посягательств сумасшедшего, зная, что от слов тот может перейти к делу.

— Фи, посягательства сумасшедшего! Настоящий сумасшедший тот, кто обратился к тебе. Почему бы заботливому мужу не заявить в милицию?

Ей не откажешь в сообразительности. Однако мне будет неприятно, если, развенчав мои усилия выдать себя за сотрудника правоохранительных органов, она догадается и о моих истинных отношениях с ними.

— Милиция не занимается такими пустяками.

— Если это пустяки, неужели злополучный псих мог угрожать несчастной женщине до такой степени, что муж испугался и стал принимать меры?

Кажется, дело ее заинтересовало.

— Псих только что сбежал из больницы, где пациенты носят полосатые пижамы, он пробыл там порядочный срок за попытку изнасилования.

От изумления она даже открыла рот, не издавая ни звука. Кажется, я преуспел в нагнетании атмосферы. Наконец она выдавила:

— Значит, Рафаэла…

— Кто это — Рафаэла? Она встряхнула головой:

— Жена Манафу.

— А — а–а, разве ты в курсе?

— Неужели после всего, что ты наговорил, трудно понять, о ком речь? Да еще если вы с Манафу просидели весь вечер, запершись в клозете, как два анархиста под троном короля.

Я закурил сигарету: наша дискуссия становилась все интереснее.

— Ты знаешь Рафаэлу?

— Почти нет, — усмехнулась Серена. ~ Она не любит вечеринки, живет замкнуто. В общем, "человек науки" или что-то в этом роде. — Серена попросила сигарету, и я дал ей прикурить. Задумчиво сделав несколько затяжек, она заметила пустую чашку и налила мне еще кофе. — Ну хорошо. — Она подняла брови. — А зачем мы с тобой суемся в это дело? Какой смысл, например, мне?

— Чтобы я не заскучал в одиночку.

— Не пойдет! — покачала она головой. — Что-нибудь еще!

— Любопытство. Ты умираешь от любопытства.

Серена почмокала губами, что означало: "Промазал", Тогда я разыграл свой последний козырь, который всегда держал под рукой, — искренность.

— Дело в том, что в случае осложнений ты будешь бесценным свидетелем.

— Вот как?! Сколько дашь?

Я заглянул ей в глаза, так как не поверил, что это всерьез. Однако характер осложнений, ввиду которых я пригласил ее на роль свидетельницы, очевидно, волновал Серену не больше, чем прошлогодний снег. Ее интересовала лишь сумма, выплаченная мне, как она предполагала, не будучи наивной, суперменом Манафу. Дьявол, а не женщина!

— А я-то воображал, что ты согласишься за мои прекрасные глаза… — подумал я вслух, отрезвляясь.

— Они у тебя действительно красивые, — простодушно улыбнулась Серена и, как профессиональный ростовщик, потерла подушечки большого и указательного пальцев.

Мы долго торговались, и все это время она сверкала глазами, словно хищник из семейства кошачьих, бесшумно подкрадывающийся к дрессировщику. В конце концов я перестал понимать, кто кого нанимает.

— Ну, что надо делать? — Серена сразу стала активной.

— Ты одеваешься, а я через полчаса за тобой заеду. Сейчас двенадцать часов пять минут, В двенадцать тридцать пять я буду здесь. Все, пошел! Мне нужно закончить подготовку.

— Я тоже так думаю. Отсчитай мне деньги!

— Деньги потом.

— Нет, вперед.

С тяжким вздохом я вновь плюхнулся на стул, с которого было поднялся.

— А если необходимости поехать со мной не возникнет? Ежели голубице взбредет в голову отправиться в его гнездышко, зачем же тогда охранять пустую клетку?

— Брось, у меня деньги будут в такой же сохранности, как и у тебя!

Подобное недоверие ко мне как организатору картеля доконало меня. Я отсчитал деньги. В довершение всего она послюнила палец и бесстыдно пересчитала купюры. Ее лицо выражало такое удовлетворение, будто она провернула первое в жизни выгодное дельце.

— Эй, ты дашь фотоаппарат?

— Сию минуту. Зачем он тебе?

— Ты что, забыла? Собираюсь запечатлеть изнасилование.

— Я спрашиваю серьезно.

— И я отвечаю вполне серьезно.

Удивительно банальным жестом она показала мне, что я придурок, и упорхнула. Однако тут же вернулась с великолепным японским" Никоном". В тот миг, когда Серена поднялась на цыпочки, чтобы закинуть ремешок аппарата мне на шею, я обхватил ее обеими руками и заглянул в глаза. Мы долго смотрели друг на друга, и поцелуй естественно завершил нашу сделку. Я почувствовал, как из моей разбитой губы опять потекла кровь. Причмокнув, как грудной младенец, чтобы слизнуть ее, я прижал голову Серены к своей груди.

— Кровь и йод! — прошептала она. — Изысканное сочетание! Упоительное! При всем при этом я ни сном ни духом не ведаю, как тебя зовут…

Я шепнул ей в ухо свое имя и попытался взять на руки. Я ничего не соображал, у меня стучало в висках, но она вьюном выскользнула из моих объятий, спокойно, как будто ничего не случилось, сняла с вешалки мою дубленку и помогла надеть.

Старый вор — в настоящем лишь укрыватель краденого товара и агент по его сбыту — с недовольным ворчанием поспешно вручил мне то, что я просил, и, ожесточившись от холода, казавшегося еще злее после нагретой постели, запросил за свои услуги гонорар, намного превышавший мои расчеты. Все обещания оставили его непреклонным: не желая ничего слушать, он протянул за деньгами сморщенную руку, дрожавшую так сильно, словно его уже пригласил в свою лодку Харон, а потом захлопнул дверь у меня перед носом.

Возвращался я в страшной спешке. Серена ожидала меня возле своего дома, одетая как для спектакля. На ней был толстый шерстяной пуловер и потрясающие брючки, вокруг шеи небрежно обмотан длинный шарф, а рыжие кудри прикрывал диковинный картуз с широким козырьком — такие головные уборы, наверно, считались шиком среди типичных представителей уголовного мира в двадцатые годы, Серена в этой кепке почему-то напомнила мне жирафа, охваченного пламенем, но я благоразумно воздержался от комментариев по поводу ее причуды. Несмотря ни на что, она была прелестна — все три грации рядом с нею показались бы дурнушками!

Мы поспешили на вокзал. Припарковав машину напротив входа в билетные кассы первого класса, я оставил в ней Серену. Перроны кишели народом: приезжающими, отъезжающими, ожидающими — все толкались и мешали друг другу, как в гигантском муравейнике.

Манафу я увидел в окне спального вагона. В просвет между спинами сделал снимок. (Никогда заранее не знаешь, когда пригодится фотография, снятая на память,)

Заметно снедаемый сплином, Манафу сделал прощальный жест своей Пенелопе, притягивавшей взоры всех мужчин, словно по команде перевоплощавшихся в величавых Антиноев. Глядя на жену Манафу, я начал постигать аргументы приверженцев вышедшей ныне из моды чадры.

Наконец, ко всеобщему облегчению, поезд ушел. В ту минуту, когда Рафаэла повернулась, я толкнул ее грудью в плечо с такой силой, что, если бы я ее не подхватил, она бы упала. Сумочка, выскользнув из рук, раскрылась, и по желтой мозаике опустевшего перрона рассыпалось множество мелких предметов. Она ошеломленно смотрела то на вещи, то на меня. Эта женщина излучала такую ангельскую чистоту, что полюбить ее смог бы лишь поэт или безумец, какой-нибудь Саади наших дней. Именно такую женщину воспел великий скиталец в своих газелях:

Ты — полная луна, но где ж стан кипариса у луны?

Ты — кипарис, но кипарис не блещет полнолуньем щек.