Майк Науменко. Бегство из зоопарка - Александр Исаакович Кушнир

родной голос Володи Литовки предложил ему сыграть несколько концертов в Москве, и это оказалось как нельзя кстати. Дело в том, что в ленинградском рок-клубе вовсю кипели очередные административные перестановки, и выступать в городе было положительно негде.

А в столице тем временем резко взлетел спрос на питерский рок-андеграунд. Ларчик открывался просто: в последние месяцы в Москве начала активно функционировать сеть подпольных дистрибьюторов рок-музыки — так называемых «магнитофонных писателей». Одним из них был Александр Агеев, ныне проживающий в США. Сегодня его воспоминания представляют, на мой взгляд, особую ценность.

«На секретном концерте «Аквариума» ко мне подошел Саша Самойлов, который выступал с группами «Рубины» и «Последний шанс», — рассказывает Агеев. — И вот Самойлов говорит: «Вчера ходил в ДК «Москворечье», там был обалденный парень, его зовут Майк. Играл с группой, как называется, не помню, но исполняют ритм-энд-блюз на русском...» А я, дурак, не поехал, хотя слышал про это мероприятие и даже знал, что аппарат давала «Машина времени». Я заинтересовался и запросил питерских друзей: «А найдите-ка мне Майка!» Но запись пришла ко мне с другой стороны — Троицкий дал пленку какого-то акустического концерта, а там — «Ты — дрянь!» Ну, я и погиб...»

Магнитофонные писатели тут же принялись тиражировать альбомы Майка и концертные записи «Зоопарка». О том, насколько дерзко и нагло действовали популяризаторы ленинградского рока в самый разгар социализма, можно было написать детективный роман. Под носом у государственных органов ушлые обладатели стационарных магнитофонов «Маяк-001» давали платные объявления в рекламное приложение к газете «Вечерняя Москва». Крохотный текст был прост и заманчив. Мол, увлекаюсь современной музыкой, обмениваюсь катушками с рок-записями, а в самом конце объявления шел номер домашнего телефона. Посвященные читатели прекрасно понимали, о каком именно «обмене» идет речь: если вы хотели купить редкие или новые записи — то, как говорится в Одессе, «их есть у меня».

Рыбалка понеслась вовсю. Вскоре у таких уважаемых людей, как Александр Агеев, Владимир Иванов и Валерий Петрович Ушаков образовалась целая армия платежеспособных «подписчиков», которые с дрожью в руках выкупали свежие копии «Треугольника» и «Табу» «Аквариума», Blues de Moscou «Зоопарка», а также «Сладкую N...» и LV Майка. Часть клиентов продолжала тиражировать их дальше, часть — просто слушала за закрытыми шторами. В зависимости от характера и темперамента.

К примеру, тот же Агеев, работая инженером в какой-то унылой конторе, перезаписывал часть пленок прямо на службе, а часть — дома. Тиражирование шло двадцать четыре часа в сутки, причем в квартире ему помогали жена и взрослая дочь, а сам Александр при каждом удобном случае вырывался в Ленинград за новыми записями. Поездки эти часто маскировались под служебные командировки, порой — по совершенно невероятным причинам.

«Однажды до моего начальства доползли слухи, что наши коллеги планируют вырыть огромный котлован рядом с Московским вокзалом, — смеется Агеев спустя тридцать пять лет. — И меня направили в Питер — разобраться, не провалится ли вокзал в эту яму? Яму я смотреть, разумеется, не стал, а сразу же начал звонить Панкеру. К тому моменту я знал про Майка две вещи — что ему нравится фильм «Великолепная семерка» и что он любит клеить модели самолетиков. В «Детском мире» самолетиков не оказалось, поэтому я заехал к знакомым и записал ему «Великолепную семерку» на видеокассету. Затем встретился с Панкером, передал кассету, взял ленту «Майк LV» и в тот же вечер уехал в Москву. На работе я отчитался, что Московский вокзал цел, а яму зарыли. Потом поехал домой и стал слушать альбом. Вскоре я понял, что это — тройной шедевр. Шедевр — исполнения и текстов, шедевр — записи и концепции, и шедевр оформления. И мы начали его тиражировать, причем после крика «Ставь по новой!» я стал дописывать цикл Морозова «Харе Кришна». Шел 1982 год, и до царствования Андропова оставалась еще пара месяцев».

С помощью таких энтузиастов, как Саша Агеев, альбомы с похмельной лирикой Майка начали активно размножаться, причем — не только в Москве и Питере, но и в отдаленных регионах. Любопытно, что такой мощной партизанской субкультуры не наблюдалось не только в эпоху авантюрной записи «Все братья — сестры», но еще и буквально пару лет назад. Тогда флагманы питерской контркультуры пытались через организаторов московских концертов реализовывать свои первые магнитоальбомы, но их ждало жестокое разочарование.

К примеру, когда Гребенщиков отдал дистрибьюторам десяток новеньких катушек «Треугольника» (1981 год), их вскоре вернули ему обратно. Одну пленку оставили «на память», а остальные копии так никто и не купил. Это была та жестокая реальность, которую Борис и Майк часто забывали принимать во внимание.

«Все это было чудовищным ударом, — грустно улыбался впоследствии лидер «Аквариума». — Во-первых, мне не на что было возвращаться в Ленинград. Во-вторых, я планировал рассчитаться с частью долгов, но ничего из этого не вышло».

Теперь же многие меломаны, читавшие статьи о Майке в потрепанных копиях «Рокси», «Зеркала» и вышедшего ему на смену журнала «Ухо», рьяно пожелали перейти от теории к практике. Возможно, они ничего не знали об авторе «Дряни» и «Пригородного блюза», зато слышали рассказы о фестивале в Северном Чертаново и нашумевших выступлениях в ДК «Москворечье» и Театре на Юго-Западе.

После целого облака мифов публика грезила желанием увидеть нечто подобное «вживую». И в тот волшебный момент, когда спрос начал опережать предложение, Михаил Васильевич Науменко расчехлил гитару в одном из корпусов общежития инженерно-физического института на Каширке. Напротив него сидели выступавшие в тот вечер музыканты подпольного коллектива «Кэндзабуро Оэ», редколлегия журнала «Ухо» и прочая разношерстная публика. Давайте предоставим микрофон очевидцу.

«Осенью 1982 года я впервые увидел Майка, альбомов которого до этого не слышал, — вспоминает рок-критик Сергей Гурьев. — Дело было в покрашенном темно-зеленой краской полувоенном подвальчике, в который набилось человек тридцать. На самом музыканте были черный костюм и большие черные очки, которые постоянно сползали у него с носа. Иногда Науменко успевал поправлять их пальцем, иногда они падали ему на колени... Кто-то из студентов не выдержал и крикнул: «Да сними ты их нафиг!» На что Майк раздраженно ответил: «У меня глаза болят, парень!» Мне показалось, что между залом и артистом возникло напряжение, и его вообще здесь не сильно любят. И тут еще кто-то заорал у меня над ухом: «Ты — дрянь!», и я подумал: «Господи, что же за люди такие злобные?» А Майк облегченно вздохнул и начал играть песню «Дрянь», которую я услышал первый раз в жизни».

* * *

Постепенно Науменко