Красноармеец - Владимир Геннадьевич Поселягин

уже за генералом ушёл, и меня вернули, а дальше тот работал, выбивал из меня информацию и само оружие. Ага, хоть в котлету превратите, не отдам. Выкинул и всё тут. Правда, границ те не переходили, если бы я почувствовал, что инвалидом делают, просто уничтожил бы всё вокруг и сбежал, прорвался бы, но пока терпимо, хотя работать умеют, этого не отнять.

Вот так на третий день меня не в карцер, а в камеру. Я зашёл скособоченный, отработали серьёзно, на лице синяки, под глазом бланш, губа разбита, на скуле кровоподтёк, на подбородке синяк расплывался, ссадина на виске. На лице это моя работа, а вот остальное местных. Кстати, тем ничего из моих вещей не досталось, и сидор убрал, не только награды снял, но и документы в хранилище. Оформляли меня по справке от полкового особиста. Хрен я им что дам. Вот так пройдя в камеру, это не карцер где я две ночи провёл сидя на корточках на стуле, а те думали в ледяной воде. Убирал, когда конвоир открывал дверь. Спать хотелось жутко, мысли плавали, капитан этот знал своё дело. А камера с военными была, четверо нар, по две с двух сторон, всего шесть человек. Маловато. Интересно кого из них ко мне подводят? Это же классика жанра. Или все тут агенты местных? Сам я дрожал, обхватив себя руками, в одной форме был. Галифе закатаны до колен, сапоги-то сразу отобрали, как и шинель, так что дверь за мной захлопнулась и один из сидельцев воскликнул:

- Давай к нам парень, ложись тут, шинель я дам.

А вот и человек спецслужб, подходы ищет, доброту показывает. Впрочем, отказываться я не стал, в полы шинели ноги замотал, те в кровь разбиты, а походите по бетонному полу, запинаясь о ступеньки, также разобьёте. Вообще укутался, лежал и дрожал. Один из сидельцев, с разбитым лицом, в чёрных петлицах по два ромба, кажется инженер, тут явно не сам, дуболомы работали, прошепелявил вопрос:

- Кто работает?

- Гольцев.

- Ах этот, ну он дотошный.

- Враг он, оказывается. Я в плен лично немецкого генерала взял, командира танковой дивизии, а второго убил, не унести мне двух было. Немцев на своих агентов вышли, узнали кто генералов взял, одного убил, другого нашим передал, с кучей документов и карт, вот агенты и работают. Гольцеву видимо приказали от меня избавится, он и старается. У-у-у, вражина. Не стесняясь рассказал всё. Сказал, даже если в камере расскажу, не страшно, они все приговорённые.

- Да чего ты врёшь?! - возмутился тот, что шинелью поделился, по петлицам капитан ВВС. - Не было такого!

- А ты в кабинете был, пока меня избивали?! - огрызнулся я. - Или ты стукач местных? А ведь точно стукач, я таких тварей за версту чую. Сколько уже сдал пад*а?!

Остальные на него не хорошо посмотрели, видать и сами подозревали. Двое встали, так тот рванул к двери и заколотил в неё. Выпустили. А вскоре и за мной пришли. Ну, здравствуй родной карцер. Как звук шагов удалился, я достал стул, разложил, забрался за него, вытирая ноги полотенцем. Дальше телогрейку накинул, на ноги валенки, из котелка поел горячего куриного бульона с лапшой, а то уже носом шмыгаю и тело ломит, простудился, и стал дремать, хоть так вприсядку посплю. Опыт уже есть. Просыпался часто, от любого шума, поэтому, когда дверь открыли, часов пять прошло, я так и стоял в воде по колено, прислонившись к стене, и дремал. Делал вид.

- На выход, - с хмурым видом велел конвоир.

- Дверь закрой, холод выпускаешь, - схохмил я хриплым голосом, и меня тут же скрутил жуткий кашель.

Впрочем, тот ждать не стал, за ворот схватил, резко, что оторвал его, но смог вытащить, дальше поддерживая, повёл наверх. Оказалось, всё, выпускают, выдали всё что забрали, когда принимали и описывали всё что при мне было. А потом бланк о неразглашении пододвинули, и капитан, всё тот же Гольцев, велел:

- Подписывай.

- Прям разбежался.

- Не подпишешь, хуже будет. Или думаешь байки свои рассказывать?

- Я много новых придумал, слушателей немало, порадую их злобными гэбистами.

- Если не подпишешь, обратно в карцер.

- Ну карцер так карцер.

Меня снова скрутило кашлем, ломота по всему телу, но я не препятствовал, когда меня раздели, в этот раз и френч отобрали, а он шерстяной, и снова в карцер. Так что закутался в тёплые вещи и дальше ждать. Когда-нибудь им это надоест. Может снова кулаками поработают? Хоть согреюсь. Да, похоже в ребре трещина, ноет. Вот так и забылся в тревожном сне. И знаете, чудом, уже когда конвоир щёлкал замком, я успел всё убрать, тот с подозрением осмотрелся, и велел на выход. Двинул сам, хотя и серьёзно шатало. Ног почти не чуял. Оказалось, следы на бетонном полу окровавленные за мной тянулись. Опять о ступеньку разбил, даже не почувствовал. А вот и Гольцев, и один.

- Не подпишу.

- А и не нужно, ты уже подписал, поэтому если пасть раскроешь, будешь отвечать по-военному времени.

- Да по*уй.

- Пошёл вон.

И я пошёл, снова вещи выдавали. Мои, всё проверил, на месте. На распухшие ноги с трудом натянул сапоги, после этого смог покинуть это здание, я уковылял в ближайшие жилые дома, где переоделся в гражданское, и в ближайшую больницу, что гражданских обслуживает. Там мной и занялись. Подкинул деньжат врачу и тот со мной как с родным возился. Документов нет, записался как Герман Бесфамильный. Вот так и приступили к лечению, а простуда за меня серьёзно взялась, два дня в забытьё, ноги лечили, хорошо на лёгкие не перешло, пневмонии не было. Однако две недели в больнице пролежал. Лечили вполне себе. Кстати, кто я такой узнали через десять дней. Милиционер приходил, он и выяснил. Тут уже скрывать не стал, мне заметно легче стало. Сказал, лечился от избиения сотрудниками на Лубянке, морили голодом, в ледяной воде карцера держали. Особо ничего не скрывал. Мол, выбить признания не смогли, вынуждены были отпустить. Там уже и командиры из столичного гарнизона прибыли. А я оказывается – дезертир. Военюрист и стал вести опрос. О том, что со мной на Лубянке делали, сказал, что Гольцев меня к интиму склонял, они там все по мальчикам, но не дался я, выслушал с интересом, но в опросные листы вносить не стал. Так и сказал, плохо себя чувствовал, и чтобы снова