Три повести - Владимир Лидин

— Думал.

— И как? Ты чего бы хотел?

— Это вы сами решайте.

— Ну, а все-таки?

— Я бы хотел подучиться, — сказал Свияжинов искренне. — Знаний у меня не хватает. А без знаний я только вполовину используюсь.

Губанов прищурился.

— А мы тебя по разверстке пошлем… хочешь в Промакадемию? — сказал он в упор и как-то мгновенно потеплел и, уже не скрывая этого тепла, улыбнулся. — Ты вот на меня в свою пору обиделся… нехорошо, мол, не по-товарищески я встретил тебя. Неправда, Свияжинов. Я тебя именно по-товарищески встретил и по-товарищески рассудил, как тебе легче всего самого себя найти будет… Мы не верхогляды, не думай. В хозяйстве партии мы — скопидомы… людьми не бросаемся. У нас каждый человек на учете. И задача партии — из каждого извлечь максимальную пользу для дела… и по способности оценить, разумеется. Я рад, — добавил он, — что все так получилось. Значит, правильно все-таки мы рассудили.

— Мне этот опыт, конечно, был нужен… плавал я на поверхности. Кроме того, большую переделку человека увидел…

— Ну, до главного поворота еще много работы. С путиной еле-еле справляемся… но люди уже повернулись, смотрят в нашу сторону. Сейчас необходимо только, чтобы новые формы сделать обычными формами. — Губанов снова стал озабочен. — Так исполнишь? Я на твой такт надеюсь… ты разъясни старику основное.

— Постараюсь.

Губанов вдруг задержал его руку:

— Значит, в Промакадемию? Пора скоро и в путь. Вернешься — простору тебе в десять раз больше будет.

Тайфун бушевал третий день. Улицы были в дожде и тумане. Навороченные груды камней, нанесенный песок. В бухте обрушивались волны. Свияжинов нахлобучил на уши кепку и решил идти к Стадухину. На мокром бульваре отчаянно качались деревья. Свияжинов не сразу добрался до крутой Пушкинской улицы. Сверху несся по ней поток. Провинциальные дома и заборы были мокры. Он пошарил по стене, нашел проволоку, и сейчас же закашлялся, как старая собачонка, звоночек. Нет, непримечательную уличку выбрал себе за тридцать лет своей жизни в этом городе Стадухин. Моложавая женщина открыла дверь.

— Вам Клавдия Петровича? Проходите сюда.

Стадухин в своем кабинетике сплетал какую-то хитрую сетку.

— Простите… руки не подам. Все распустится. Как это вы меня разыскали? — Он держал концы бечевы, навернутые на какие-то коклюшки. И сам он был похож на старую вязальщицу со своим младенчески стертым затылком, с золотистым клоком на лысинке. — Я ведь в городе случайно, на один день… да вот задержала погода. Хочу одно приспособление придумать к ставному неводу. Подержите-ка кончик. — Он сунул ему в руку коклюшку. — Вот так. Я буду плести, а вы не отпускайте.

— Я к вам с поручением, Клавдий Петрович.

— Говорите. Я слушаю.

— Как бы вы отнеслись, Клавдий Петрович, если бы вас снова поставили во главе учреждения? А всю эту историю надо забыть.

И он передал то, что поручил ему Губанов. Пальцы Стадухина машинально продолжали плести. Его глаза пучились.

— Невозможно, товарищ Свияжинов! Я занят практической работой, во-первых… у нас есть планы на будущий год. Будем расширять опытную станцию. Трест идет нам навстречу.

— Опытная станция останется. Трест вам не нужен. Сможете расширять станцию за счет учрежденской сметы.

— В учреждение… назад? — пробормотал Стадухин наконец. — Да вы шутите! У меня с ним такое, знаете ли, связано…

— Но сейчас-то вы и сами к некоторым прошлым своим установкам относитесь критически…

— Да, отношусь критически. А все-таки туда не вернусь.

— Почему?

— Не хочу.

— Почему не хотите? Ведь подбор сотрудников предоставляется вам… создадим товарищескую рабочую атмосферу. Меня просили передать, что в этом отношении партийные организации вам всецело помогут. Если вы не полагаетесь на меня, пойдемте завтра к Губанову. Договоритесь с ним сами.

Пальцы всё плели и плели.

— Вы разматываете, Клавдий Петрович.

— Да вы подержите, подержите коклюшки… и зачем только понадобилось тревожить меня! — Он оставил наконец свои коклюшки и обиженно полез за платком. — Приехал я всего на день… живу на промысле, делаю свое дело.

— Так ведь я бы нашел вас и на промысле.

— Послушайте, товарищ Свияжинов… не трогайте вы меня, а? Ведь вот и все мои учебники из пособий изъяты.

— Кто это вам сказал?

— Ельчанинов.

— Хотите, я вам докажу, что в рыбвтузе ваши учебники остались в числе основных пособий? Я захватил программу. — Он достал напечатанную на машинке программу. — Прошлогодняя печатная программа устарела. Вот новая. Ведь те установки, которые вы сами отвергли, не вошли в ваши основные учебники. — Волнуясь и так же пуча глаза, Стадухин читал программу. — Как видите, ни с одной стороны авторитет ваш не поколеблен. Я думаю, что и в интересах науки и в интересах общественных вы должны согласиться.

— А как же Ельчанинов? — спросил Стадухин расслабленным голосом.

— Ельчанинов давно в Ленинграде. В сущности все дело второй месяц без руководства…

— Позвольте… как же так — без руководства? Ведь экспедиции посланы… сейчас как раз время отчетов.

— Вот видите — и экспедициям пора возвращаться… в самое время — за дело. А атмосферу вам создадим рабочую, дружественную.

Взъерошенный, Стадухин сидел над своей растянутой сеткой. Отпущенные коклюшки болтались на веревочках.

— Лизавета Ивановна, — позвал он вдруг. — Что вы скажете? По-вашему, я могу согласиться? Войдите сюда. — Но никто не вошел. — Имею я право, по-вашему, после всего, что случилось, вернуться назад? — сказал он еще отсутствующему собеседнику и внезапно кинулся к своим коклюшкам. — Ну, куда же вы их упустили… все перепутали… тут главное в этой ловушке! — Его руки хватали концы. — Вы извините уж… все-таки вы меня взволновали… знаете ли, делу я отдал тридцать пять лет. Приросло, ничего не поделаешь. Но как же так сразу… я не могу.

Ему нужно было остыть, разобраться, дозваться, наконец, свою Лизавету Ивановну.

— Так вы подумайте, Клавдий Петрович. А завтра утром я за вами зайду. Пойдем вместе к Губанову.

И Свияжинов оставил его — растерянного — за безнадежно запутанным плетеньем. Не такой уже наглухо прикрытой заборами показалась эта крутая Пушкинская улица. И даже бухта, захлестанная дождем, открылась в ненастном великолепии. Внизу чернейше дымили трубы завода. Не навестить ли в несвоевременности дождливого утра Митьку Бакшеева? Удастся ли еще перед отъездом повидать этого спутника детства? И Свияжинов спустился вниз к заводским воротам.

— К инженеру Бакшееву.

Ему выдали пропуск. Он прошел под аркой ворот. Длинные корпуса стояли в обе стороны. На верфи судостроительного цеха готовые катера дожидались моторов. Ему указали наконец на узкую дверь. Голова в серой кепке приподнялась над столом, и деловое и все еще не похожее на деловое лицо Митьки Бакшеева мгновенно потеплело.

— А я тебя ждал да ждал.

— Я все в разъездах… на промысле. — Свияжинов подсел к его столу. — А скоро и совсем из наших мест двинусь.

— Далеко ли?

— Да получиться. В Промакадемию.

— Хорошее дело, — одобрил Митька. — Ты только прихвати еще чего-нибудь… специальное прихвати. Тебя в Горный не тянет? Захватывай корабельностроительный… в Хабаровске морскую верфь строить будут.

— Что ж… может быть.

— Хочешь поглядеть на нашу работу?

Он отдал распоряжения помощнику и повел за собой.

— Ты автогенное дело знаешь? Про электросварку слыхал? Раньше вручную клепали… в котел человека засадят — и бей, пока не оглохнешь. В табели так глухарями и значились. И пока еще дырья насверлишь да пригонишь дыру к дыре… а теперь — всюду болт изгоняем. Болт — это прошлое.

Он ввел его в электросварочный цех. Высоко на стапелях стояли корпуса судов. В вышине, на лесах, возились и ползали люди с ослепительно белыми и сиреневыми огнями горелок.

— Поднимись… погляди. Руками потрогай, — и Митька повел его наверх по доскам настилов. Смотря сквозь щиток, водил мастер огненным ревущим концом, и огонь намертво железным швом запаивал корпуса, бреши пробоин и паровые котлы. Ревело, рвалось и сыпало искры белое стремительное пламя. — Ты потрогай… потрогай! — кричал ему Митька. И он трогал швы, сменившие старую клепку. — Экономия знаешь какая? — кричал снова Митька. — Тридцать три процента… а то и все пятьдесят! Ну как — красота?

Они проходили по доскам настилов от одного сварщика к другому, от корпуса к корпусу. Свияжинов оглох и наполовину ослеп. А Митька все вел и вел. Наконец они стали спускаться.

— Ну, видел? Что скажешь?

— Это крепко? — усомнился он.

— В другом месте треснет, а по шву никогда. Не крепко, а намертво. Сейчас всю промышленность переводим на электросварку… новую технику двигаем, как ни говори. И ведь квалификация другая: электросварщик или глухарь… вся установка меняется.