Азбука моей жизни - Марлен Дитрих

Все солдаты, с которыми я встречалась летом 1944 года, погибли. Почему я это утверждаю? Вначале они все мне писали, и вдруг наступила тишина.

Мы находились в итальянском городке Бари. Нормальный маленький городок, с неразрушенными домами, с сохранившимися улицами. Над самим городом висел сладковатый запах, не имевший ничего общего с войной. Он проникал под униформу, раздражал кожу, делал больным.

В этом городке находился 26-й лазарет. Он располагался в каменном здании с широкими коридорами. Под его сводчатыми потолками звук шагов был похож на разрыв бомб, а крики, исторгающиеся из раненых тел, заставляли вспомнить бойню.

Я лежала в постели, рядом на стуле стоял котелок с кипяченой водой. Раньше я никогда не болела и не могла поверить, что у меня воспаление легких. Мое горло пылало, его смазывали йодом. В армии ему очень доверяли. Я не кричала, потому что каждый крик отзывался адской болью. Хотелось плакать не только от боли, но от тоски, которая наполняла это здание.

Чья-то рука дотронулась до моего одеяла. «Бог ты мой! Да ты девушка! Как тебя сюда занесло?» Я пытаюсь ответить, но получается что-то нечленораздельное.

Молодой парень в халате присел на краешек моей постели. «Мы тут прочитали три книги Эрла Стэнли Гарднера — я думаю и тебе нелишне с ними ознакомиться. Этот человек придумал, как заставить замолчать боль после ампутации».

Слова звучат глупо, но я слушаю, хотя и не знаю, что думать. «Ну, ничего, девочка», — говорит он. По звуку его шлепанцев я понимаю, что он уходит.

Котелок с водой совсем остыл. И это печально. Может быть, удастся поспать. Заболеть — самое плохое, что может случиться с человеком.

Закрываю глаза, тени обступают со всех сторон. Уже не так холодно, словно кто-то раскинул над головой полог. Голоса, лица, униформы. «Открой рот». Должно быть, опять пришли с йодом. Карманный фонарик шарит по лицу. Я вижу термометр, крепко стискиваю губы, чтобы он не упал. «Пенициллин?» — «Сколько, доктор?» — «А сколько у вас?» — «Совсем немного, доктор, но я сделаю укол тотчас».

Я пытаюсь что-то сказать. Однако из воспаленного горла не выходит ни звука. «Небрит и удален от родины». Шуточка, которой мы часто смеялись в мирное время. «Юмор висельника». Но мне он всегда импонировал. «Небрит и удален от родины». Так что ж! В городке Бари, в Италии, в лазарете № 26 должно закончиться мое путешествие? Пенициллин давали только тяжело раненным солдатам. Это мне было хорошо известно.

С помощью пенициллина спасали солдатские ноги. Но ведь я была вольнонаемной и к армии не имела никакого отношения.

Эти тяжело раненные ребята лежали на носилках, дожидаясь своей очереди в операционную. Я подходила к ним, брала за руку, стараясь ответить на вопросы, которые всегда звучали одинаково: «Как ты думаешь, мне отнимут ногу?» Стоило мне произнести слово «пенициллин», как на больных снисходило спокойствие. Пенициллин был защитой и надеждой всех солдат.

Через несколько дней я выписалась из госпиталя, готовая к продолжению службы.

Прощание было таким же, как все солдатские прощания. Стоило мне переступить порог госпиталя и вдохнуть в себя сладковатый воздух городских улиц, как на меня вновь нахлынули печаль и сочувствие к тем, кто остался в этом сером каменном здании.

После окончания войны я приложила максимум усилий, чтобы разыскать человека, открывшего пенициллин, — сэра Александера Флеминга[48]. Меня никогда не покидало чувство, что он недостаточно отблагодарен за свое гениальное открытие. И потому мне было важно сказать ему свое спасибо.

Это было в Неаполе. Французский актер Жан-Пьер Омон смог благодаря своим связям получить для меня разрешение посетить французскую часть, в которой он служил. В своем джипе он примчался в отель «Парко» на день раньше, чем мы договаривались. От него исходил ужасный запах. Он объяснил: «Пришлось спать под танком рядом с мертвым сенегальцем. Ты уж меня прости». Мы нагрели воды, и в моей комнате он смог принять ванну, первую за несколько месяцев.

Жан-Пьер Омон был прекрасно воспитанным, образованным человеком, очень начитанным, сведущим буквально во всех областях. К тому же, что было редкостью, он обладал великолепным чувством юмора.

Едва рассвело, как мы тронулись в путь. Он — Козерог, я тоже. Так что мы знали, что делаем, по крайней мере, были уверены, что знаем. При нас была карта, однако через пару часов мы застряли в непролазной грязи. Как истинный француз, к тому же обогащенный солдатской мудростью, Омон сказал: «Бросим джип здесь».

Слышались звуки канонады. Чтобы достичь цели, мы должны были переправиться через реку. Перед нами простиралось огромное поле, над которым колыхались на ветру длинные белые ленты, привязанные к колышкам. Мы поняли: поле заминировано.

Теперь поясню, почему я вспомнила эту историю. Я сказала Омону: «Послушай, ты молод, вся жизнь у тебя впереди. Я пойду первой, а ты за мной, след в след, так мы, может быть, перейдем это поле. И если мне суждено взлететь на воздух, это случится раньше, чем ты наступишь на эту проклятую мину».

Конечно, он не согласился на мое предложение. «Я пойду первым, а ты за мной!» — кричал он. На ничейной земле между нами возникла свара. Омон отчаянно жестикулировал, чтобы придать большую убедительность своим словам. Если бы кто-нибудь увидел нас в тот момент! Немка и француз в Италии обсуждают вопрос, кто первым должен взлететь на воздух. Комическая сцена!

Диспут выиграл Омон. Мы благополучно пересекли минное поле, а потом по камешкам перебрались на другой берег реки. Звуки канонады усиливались. Несмотря на карту, мы не имели представления, где находимся. Мы уже были на последнем дыхании, и нам не оставалось ничего другого, как только ждать.

Стемнело. Вскоре послышался шум мотора. «Встань за мной», — шепнула я Омону. За поворотом дороги показалась машина. И вот наконец мы смогли рассмотреть на джипе американские опознавательные знаки. Мы стали махать руками. Джип остановился. Двое солдат с подозрением смотрели на нас. «Кто вы, медицинская сестра?» — спросил один, обращаясь прямо ко мне. Я ответила: «Я — Марлен Дитрих, мы заблудились и не знаем, где находимся. Не могли бы вы подсказать, как вернуться в Неаполь?» Солдат за рулем сказал: «Если вы Марлен Дитрих, то я — генерал Эйзенхауэр. Садитесь».

Мы вернулись в Неаполь. Жан-Поль пошел в свою часть, так и не взяв меня с собой.

Мы никогда не говорили об этом происшествии и, наверно, вдоволь бы посмеялись, вспоминая наш поход. Омон — прежде всего человек. Очень хотелось бы, чтобы сегодняшние актеры были похожи на него, хотя я продолжаю считать, что актерская профессия не для мужчин. Однако Омон сумел доказать, что это хорошая профессия, особенно теперь, когда с нами нет ни Рэмю, ни Габена.