Иду на «ты» - Игорь Подгурский

На стеклянной стенке аквариума красовалась корявая свастика и надпись готическими буквами на немецком: «Я вернулся!» Полученный через месяц из ФБР лабораторный анализ краски показал, что неизвестный использовал чернила, которыми осьминоги отпугивают нападающих и маскируют отступление.

Сакэ-сан разминулся с беглецом ненамного. Свежий мокрый след вел через открытую дверь на террасу, окаймляющую корпус института по периметру, заворачивал за угол, где лежало тело замдиректора Центра по безопасности, и тянулся к пандусу.

Пандусом дальний конец здания практически упирался в линию прибоя, но между институтом и волнами была узкая полоса, шириной всего в пару десятков метров. Мокрый след тянулся в сторону океана и под лучами калифорнийского солнца высыхал прямо на глазах.

Делать харакири Сакэ-сан не стал. Вероятнее всего, у несчастного аспиранта случился приступ амнезии, и на время он забыл о своих великих предках, свято чтивших священный кодекс бусидо. Память потомка самурая была избирательна.

Развернувшись на каблуках, он рысью бросился в подвал, где начал торопливо рыться в документации в поисках сведений о содержимом вазы. Сакэ-сан торопился: ему по-прежнему светило многое, но уже далеко не премия.

К тому времени как он поднялся из подвала, на террасе у останков замдиректора уже собралась небольшая толпа – несмотря на День независимости, энтузиасты изучения морского мира тянулись в институт.

Сакэ-сан с почтительным поклоном подполз на коленях к директору Центра и, посыпая голову пеплом от директорской сигары, в двух словах рассказал о случившемся. Стоявшие рядом сотрудники ФБР записали рассказ Сакэ-сана на диктофон, зачитали безутешному аспиранту его гражданские права и увезли, пустив слух, что Сакэ-сан будет расстрелян сразу после допроса в комиссии Конгресса.

Прежде чем в Белом доме стало известно об осьминоге с мозгами бесноватого арийца, успели без следа исчезнуть несколько групп аквалангистов и два любителя виндсерфинга. Кроме того, упал за борт авианосца любимый фокстерьер супруги президента, которая, как на грех, в этот же день присутствовала на открытии благотворительного фонда любителей подводного плавания среди детей кубинских эмигрантов.

Чтобы не вызывать лишней паники, сотрудники ФБР разрешили детям еще пару часов поплескаться в теплой прибрежной водичке и только потом пустили к журналистам представителей пресс-службы городской мэрии.

Опытными имиджмейкерами, спичрайтерами и пиарщиками была проведена блестящая операция прикрытия. Дезинформация о гигантской белой акуле-людоеде, нападающей на людей и президентских фокстерьеров, тут же вышла на первых полосах всех уважающих себя газет и на экранах большинства телеканалов вплоть до «Плейбоя».

Купание в океане мэрия запретила, однако, делая уступку свободе совести, загорать разрешила в полное удовольствие, вплоть до рака кожи. Эффект превзошел все ожидания – уже через пару часов все Калифорнийское побережье было усеяно зеваками, а прилегающая акватория – лодками, катамаранами и шлюпками. Цены в гостиницах подскочили до небес, туристические агентства по всей Америке ломились от желающих посетить Калифорнию, а доходы прибрежных городков выросли втрое.

Гигантский осьминог Дофлейна с мозгом Шикльгрубера оказался джинном, вырвавшимся из многолетнего заточения. Роль запечатанного кувшина выполнила криокапсула. Что передумал за эти десятилетия «холодный» мозг Адольфа, какие планы выпестовал, никто не мог и предположить.

Ученые сделали однозначный вывод, что личность, долго пробывшая в изоляции, первые дни должна панически бояться темноты. Из этого следовало только одно: на глубину по своей воле осьминог пока не уйдет, и сейчас искать его следует в прибрежных водах, куда солнечный свет проникает без особого труда.

Владимиров читал документы и заметно нервничал.

В фольклоре скандинавских народов с незапамятных времен была известна легенда о Кракене – огромном чудовище, живущем в море и держащем в своих щупальцах всю Землю. Разбудит его спрут.

Возможность существования Кракена на больших глубинах запрошенные Главком ихтиологи в принципе не отрицали, особенно в районе глубоких каньонов, исследование которых оставалось делом проблематичным и накладным.

Последним гвоздем в крышку гроба, приготовленного для Владимирова, стал свиток из архива святой инквизиции…

«…Под громоподобными волнами Бездонного моря, на дне морском, спит Кракен, не потревоженный снами. Спит древним, как море, сном, день ото дня жирея на жирных червях морских. И разбудит его человек, проклятый народами, в обличии спрута. И проснется ужас глубин, и опалит огонь небесный глубины, и всколыхнутся воды. Тогда и восстанет он, и мир перевернется…»

Святым инквизиторам Владимиров доверял: отцы скрупулезно подходили к отбору документов в свой архив, недоступный простым смертным.

Дмитрий Евгеньевич затолкал смятые листы в туесок, бросил его в пепельницу и щелкнул зажигалкой. Береста вспыхнула с легким треском. Привычка сжигать прочитанные документы еще ни разу его не подводила, кроме того случая, который он тщетно старался забыть. Его супруга была очень недовольна, когда он, по своему обыкновению, прочитал и сжег ордер на получение квартиры, приватизировать которую без этой бумажки так и не смог.

Впрочем, думал командир отряда о другом. Он думал о своей коллекции. Больше всего на свете ему сейчас хотелось бы закрыть дверь на засов, извлечь из потайного ящика фигурку русского гренадера и в конце-то концов докрасить злосчастный кивер. Владимиров уже встал из-за стола и направился к двери, как та внезапно распахнулась.

На пороге стоял Фурманов.

– Привет, гражданин начальник,– хмуро поздоровался Фурманов, усаживаясь на диван.

– Привет,– с тоской отозвался Владимиров и посмотрел на комиссара глазами быка на бойне. По пустякам Фурманов никогда его не беспокоил, а потому ждать хороших новостей не приходилось. Так оно и оказалось.

– Вы, товарищ Владимиров, это дело бросьте,– взял быка за рога комиссар.– Это дело так не пройдет, ведь верно?

Владимиров согласно кивнул.

– Вы за прошлое задание поощрять подчиненных собираетесь или нет? Нехорошо, командир.

«А ведь и верно»,– мысленно скривился Владимиров, но терять авторитет заботливого начальника не захотел, молча снял трубку и набрал номер Хохела. На другом конце послышалось вальяжное: «Кто там еще?», и Владимиров завелся с полуоборота:

– Какого черта я не могу до вас третий день дозвониться? Что значит «кто там еще»? Вам передали мой приказ о награждении отличившихся? Что значит – мною не подписан? Вам подписи товарища Фурманова мало? Какой еще визы не хватает? Вашей визы?! На хрена мне ваша виза на моем приказе? Вы там окончательно зажрались на своем складе! Я вас научу нашу реальность любить, Хохел Остапович! Вы у меня помазком всю гауптвахту выкрасите в горчичный цвет, а потом акварельной кисточкой в лазурь перекрасите!

Щирый привычно бормотал что-то оправдательное и жалобное. Владимиров передохнул, слегка скосив правый глаз на Фурманова. Фурманов слушал и одобрительно кивал.

– Так, Хохел Остапович,– оборвал замснаба командир,– ближе к делу. Какими ценными подарками мы можем наградить отличившихся в деле с лямурами?

На другом конце провода замолчали и молчали долго. Наконец Хохел через силу выдавил:

– Могу предложить майки с воротником из ценного меха неизвестного зверя. Можно гулять в мороз.– Хохел подумал и тихо добавил: – Но недолго.

– Если через сутки не будет других предложений– сгною,– обреченно вздохнул Владимиров и бросил трубку.

Фурманов довольно крякнул:

– Вот, товарищ Владимиров, узнаю боевого командира. Надо и впредь больше упирать на сознательность.

– У нас проблемы, комиссар,– устало отмахнулся Владимиров.– Тут такая задачка нарисовалась – не сотрешь.

Фурманов подобрался. В отличие от своего зама по пропаганде Баранова, свято исповедовавшего принцип «делай, как я сказал», Фурманов проблем не боялся и работал по устаревшему правилу «делай, как я».

– На, читай,– зашарил Владимиров по столу руками в поисках туеска пневмопочты.– Вот черт, ладно, слушай…

Выслушав командира, Фурманов с минуту любовался своим отражением в лакированных сапогах, а потом грустно вздохнул:

– Недооцениваешь, ты, Евгеньевич, социальной ответственности широких кругов нашей общественности, не веришь в порыв и творчество классово подкованных масс.

– Вече, что ли, созывать? – изумился Владимиров.– А кто мне про единоначалие все уши прожужжал, когда я места на карусели распределял?

– Революционная этика суть ситуативна,– глубокомысленно пояснил комиссар, снимая и протягивая начальнику телефонную трубку.– Суть диалектична.

– Дежурный! – громко крикнул в трубку Владимиров.