Дядя самых честных правил 2 - Александр Михайлович Горбов

отдельную не надо, мне в людской хорошо было, даже веселее. И место за столом занимаю, вилкой тыкать не умею. А, Константин Платонович, так ведь? Только зряшные траты на меня…

— Сядь.

Вздохнув, Таня осторожно опустилась в кресло, сложила руки на коленях и снова потупилась.

— Сама придумала или подсказал кто?

— Сама, Константин Платонович. Я и не разговаривала ни с кем. Только думаю всё время, как вы меня «барышней» сделали.

— И что, не нравится?

— Нравится, — она шмыгнула носом, — как такое может не нравиться?

— А зачем тогда отказываешься?

— Так ведь я говорила! Траты лишние на меня, комнату занимать буду, одёжу…

— Это не причины.

Я подошёл к ней, взял за подбородок и поднял голову, чтобы она посмотрела мне в глаза.

— А теперь рассказывай честно, как на духу.

Таня молчала почти минуту — было заметно, как ей тяжело найти нужные слова.

— Страшно, Константин Платонович.

— А на бал с Марьей Алексевной не страшно было?

— Ой, ну вы скажете тоже! На бал понарошку было. Будто на колядки козой нарядиться. Или этот, как его, курнавал столичный. Вот и меня Марья Алексевна нарядила, свозила и отпустила, — Таня сделала жалостливые глаза, как у котёнка. — А вы меня на всё время хотите.

— И тебе от этого страшно?

— Ага, — орка кивнула, — знаете, как из платья бального не хотелось обратно в сарафан рядиться? А здесь я день похожу, два, три, и всё, привыкну. Приказывать научусь. По-хранцузски слова выучу. А случись чего, вышлете вы меня в деревню, так мне хоть удавиться будет. Не смогу я после такой жизни обратно возвернуться.

Не ошибся я в Таньке, умница она, какую поискать. Правильно всё обдумала, «оценила риски», если можно так сказать. Одного не учла — никуда ей с этой дорожки не деться.

— Да, ты права: чем выше забираешься, тем больнее падать. Только и о другом подумай. Вот у нас по двору куры бегают, так?

Орка кивнула.

— А над ними в небе летает орёл. Кур много, а орёл один.

— Два. Они тут парой живут.

— Значит, два, неважно, — я улыбнулся, — всё равно их мало. Скажи, кем лучше быть птице: орлом или курицей?

— Орлом, — Таня ответила не задумываясь, — куру и в суп могут зарубить, и лисица с орлом утащить, ежели пригляда нет.

— Вот именно, Таня, вот именно.

Я встал напротив неё и наклонился, оказавшись с ней лицом к лицу.

— Сейчас у тебя есть шанс стать орлом. Не сразу, непросто, но орлом. Будешь стараться — поднимешься высоко-высоко, под самое небо. Да, падать оттуда больно, но и награда велика. Только ведь любой упасть может: и я, и князья, и даже императоров свергнуть могут.

Таня смотрела на меня пристально, не мигая.

— Я…

— Подумай, хочешь ли ты попробовать. Если нет, переодевайся в сарафан и всё будет как раньше. Но магию придётся забыть — тот, кто боится, к волшебству не годен.

— Константин Платонович…

— Иди. Время подумать у тебя до утра.

Таня встала, молча поклонилась и вышла.

А утром, когда я спустился к завтраку, она уже сидела за столом. В новом платье, с волосами, заколотыми черепаховым гребнем, и сосредоточенным выражением на лице. На мой вопросительный взгляд Таня коротко кивнула, и больше к этому разговору мы не возвращались. Я же говорил, что она умница!

* * *

Через два дня из Владимира вернулся Бобров. Уставший, небритый, но крайне довольный.

— Сначала в баню, — он сложил ладони перед собой, — умоляю, и нормально поесть. А потом всё расскажу.

— Иди, — махнул я рукой, — приводи себя в порядок. Да и поспать тебе не помешает.

— А…

— Завтра, всё завтра, на свежую голову.

Помыться и переодеться ему действительно стоило — от него разило застарелым перегаром, а костюм провонял крепким табачным дымом. Интересно он сведения добывает, однако.

Торопиться с разговором действительно не стоило. Никуда завод не денется, а мой заказ требует обстоятельности и осторожности. Не думаю, что кто-то специально будет пытаться украсть мои секреты, но бережёного, как говорится, и бог бережёт.

Пока Бобров приходил в чувство, я провёл занятие для моих девиц, обсудил с Диего тренировки и даже успел почитать. Перед тем как завалиться спать, я спустился на кухню: как-то неожиданно захотелось перекусить.

Только я сделал себе трёхэтажный бутерброд из буженины, сыра и зелени, как услышал где-то рядом приглушённые голоса и тихий хрустальный звон. Любопытно, кто это там полуночничает? Из чистого любопытства я тихонько пошёл на звук.

Дверь в «кабинет» ключницы была приоткрыта. Внутри за столом сидели Настасья Филипповна и Киж с рюмками в руках.

— Да, Дмитрий Иванович, ты прав, — качала головой ключница, — не те нынче времена, совсем не те.

— И молодёжь тоже. — Голос поручика был ворчливый, как у столетнего старика. — Никакого уважения.

— Ты это, — Настасья Филипповна хлопнула ладонью по столу, — Константина Платоновича не трожь. Он какой надо, без вольностей.

— Ой, милая моя, так он и не молодой уже.

— Да ну, брось. Ему всего-то годков…

— Не в годах дело. Он древний Талант принял, так что мудростью со стариками меряться может. Давай за него и выпьем!

Они звонко чокнулись рюмками. Киж выпил до дна и тут же налил себе ещё.

— Вот я и говорю, у молодёжи никакого понятия о романтизьме. Я этой Диеге говорю: ты, мол…

Дальше я слушать не стал и тихонько пошёл обратно к бутерброду. Так вот для чего Киж обхаживал Настасью Филипповну — чтобы добраться до заветного бочонка с рябиновкой. Ох и жук поручик! С другой стороны, мёртвому Кижу надо было чем-то развлекаться, пока я не нашёл ему применение. Ничего, ещё месяц-другой, и у него не будет времени на подобный досуг.

Глава 24 — Гусь

Утром выспавшийся Бобров явился ко мне в кабинет. Плюхнулся в кресло, зажмурился от солнца, бьющего в окно, и стал похож на здоровенного ленивого кота. Тотчас к нему на колени запрыгнул Мурзилка, лёг на спину и подставил пузо — Бобров у подобрыша числился как полезный человек для чесания.

— Рассказывай, что там с «гусями».

— С какими гусями? — Бобров удивлённо вскинул брови. — А, ты про Гусь-Мальцевский! Этот «гусь» нынче приболел. Владелец завода Аким Мальцов взят под стражу — обвиняется в тайном раскольничестве.

— В чём?

— Ну, что старообрядец.

Я поморщился — в церковные дела лезть крайне не хотелось.

— Управляющий завода, его двоюродный брат Фома, — продолжил Бобров, — по слухам, лежит при смерти.

— Что с ним?

— На завод приезжали опричники Еропкиных. Слышал про таких?

— Нет.

— Род не слишком влиятельный,