Рабы - Садриддин Айни

Зима была сухой, весна солнечной, и когда наступил неожиданный знойг даже листья деревьев свернулись и повяли. Завязи плодов — абрикосов, вишен, яблок и персиков — стали хиреть и гибнуть.

В небе, подернутом темной дымкой, в неподвижном воздухе, без ветра, словно сама собой, со стороны Кызыл-Кумов летела горячая красная пыль. Покрытая этой пылью деревня Махалла, стоявшая на краю Кызыл-Кумов, казалась раскаленной.

Но просторный сад Урман-Палвана не страдал от засухи. По арыкам сюда через день приходила вода из реки Шафрикан, и на плодовых деревьях зеленели сочные листья и наливались плоды.

Траву в саду поливали дважды в день черпаками, и под деревьями она зеленела так свежо и ярко, будто только что омылась дождиком.

В приемной комнате, двери которой открывались в сад, на пухлых тюфячках, постланных поверх ковра, лежал Урман-Палван. Шестнадцатилетний мальчик растирал ему ноги.

Тишину и мир нарушил кашель. Видно, в прихожей кто-то Давал знать о своем приходе, не решаясь переступить порог.

— Пойди взгляни, кто там?

Мальчик вышел, закрыв за собой дверь, заговорил с кем-то, но вскоре вернулся к хозяину.

Муллы и старшины из соседних деревень пришли.

Урман-Палван нехотя и недовольно поднялся, застегнул свою легкую рубашку и велел звать гостей.

Мальчик открыл в прихожую дверь и, прислонившись к ее косяку, впустил их.

Гуськом они вошли и в том же порядке обменялись рукопожатиями с хозяином. Их было семь человек.

Урман-Палван предложил им сесть.

Муллы, не церемонясь, расселись около Урман-Палвана, каждый сообразно своему рангу и званию, ниже или выше. Но аксакалы и сельские старшины, предлагая друг другу проходить первым, скромно забились по углам и расселись в почтительных позах, опустившись на колени.

Урман-Палван, не дождавшись конца всех этих церемоний «проходите, проходите», опустился на свое место в переднем углу комнаты. И когда гости, наконец, расселись по местам, сказал, взглянув на мулл:

— Прочтите молитву за здоровье его высочества, господа!

Старый мулла, который сидел выше всех, кинул взгляд на мулл, сидевших с ним рядом. Когда они ответили ему наклонением головы и молитвенным поднятием рук, он также поднял руки и начал громко читать молитву:

— «О, господи, пусть его высочество станут завоевателем мира, лезвие меча их пусть будет острым, поход — безопасным. Пусть перепояшут их святой Шахимардан и отвращающий несчастья Бахауддин. Пусть будут уничтожены враги, покушающиеся на царственную персону».

Затем он провел руками по лицу, произнося «аминь». То же сделали и другие.

Когда молитва была окончена, Урман-Палван спросил, взглянув на гостей:

— Как поживаете? Что нового у вас в тумене?

— Слава богу, по милости его высочества, с помощью благородных беков, подобных вам, в тумене благополучно. Услышав, что милость ваша возвратилась с «войны за веру», мы пришли поклониться вам и просить извинить нас за беспокойство, вам причиненное.

— Милости просим! — ответил Урман-Палван и велел мальчику подавать чай.

— Что нового в Бухаре? Расправились ли с джадидами? Установлено ли спокойствие? — спросил старший из мулл.

— Немного затихло и успокоилось. Нескольких джадидов наказали семьюдесятью пятью палками. Один из них умер, другие лежат в каганской больнице при смерти. Некоторые из джадидов успели бежать в Каган[88] и там живут со своими семьями. Живут в гостинице, как русские. Они потеряли истинную веру, свою страну и свой народ.

Помогая слуге стелить скатерть, Урман-Палван продолжал:

— Назрулла-кушбеги, державший сторону джадидов, с женами и детьми выслан в Кермине и там заключен в темницу. Теперь на его место назначен Мирза Урганджи. Из высшего духовенства выслан Хаджи Икрам за то, что дал фетву на открытие школ джадидам. Новому раису благородной Бухары Абду Самадуходже, оказавшемуся джадидом, велено сидеть безвыходно дома. Изменники из придворных — Мирза Сахба-би[89] и Хаджи-дадха высланы в Кабадийан.

Слуги расставили скатерти, внесли угощение, разложили лепешки, принесли горячие чайники. Гости принялись за чай. Старый мулла спросил:

— Прошел слух, что весь Туркестан до самого Оренбурга перешел под власть нашего эмира. Верно это?

— Пока неизвестно. Так и должно быть: русские, свергнув своего царя, совсем потеряли голову. Там никто никому не подчиняется. Может ли в этих условиях Россия управлять такими обширными землями, как Туркестан? Другого выхода и не может быть, как просить эмира спасти все эти земли от беспорядка.

Кто-то из гостей спросил:

— Кого же русские сделали царем вместо Николая?

— Еще никого. Там правят от имени думы Милюков и Керенский.

— А что такое дума?

Урман-Палван задумался, но вскоре объяснил:

— Это такой дом, где собираются старшины и старосты. В каждом русском городе есть дума, — в Ташкенте и в Самарканде есть городские думы, а в Петербурге — одна на всю Россию. Вот эта дума, когда свергли царя, выбрала из своей среды министров и сейчас управляет.

Старший из мулл засмеялся.

— Как нельзя управлять стадом овец без пастуха и собаки, так же точно нельзя управлять людьми и подданными без царя и эмира. Русских людей называли умными, куда же девался их ум, если они такую путаницу напутали?

— Падишаха свергли не «умные» русские, — сказал Урман-Палван. — Вследствие долгой войны страна разрушилась, люди начали голодать. Особенно пострадали оборванцы, которые день находят, что кушать, другой день нет. Вот эти оборванцы, а также рабочие фабрик и заводов, солдаты, которым надоело воевать, — они восстали против царя. А дума, которая была стеснена неспособностыо Николая и его вазиров, присоединилась к недовольным и свергла его, а страна осталась совсем без главы. По словам императорского консула[90] его величеству, это безглавие постепенно будет устранено, не сам Николай, а сын его или какой-нибудь родственник будет возглашен падишахом и усмирит страну. А иначе никак невозможно, чтоб страна успокоилась без царя.

— Пусть русские дерутся между собой, но Туркестан все равно должен отойти к эмиру, — настаивал старый мулла. — Наше государство расширится, туменей и округов станет больше. Тогда и для таких полумулл, как мы, найдутся должности казиев и раисов. А то ведь приходится довольствоваться местом муллы в сельских мечетях. Посудите сами, какой толк?

Урман-Палван нахмурился:

— Благодарите бога, домулла, за сельскую мечеть. Молитесь, чтоб бог и ее у вас не отнял.

— Это почему же? — удивился мулла. — Откуда же возьмут столько казиев и раисов, чтобы назначить их, начиная с туменей и кончая курганами в Туркестане?

— Не об этом речь. Если в России все не успокоится, то и у нас спокойствия хватит ненадолго. В Кагане я видел удивительное зрелище. Когда понесли на кладбище Мирзу Назруллу,[91] который не выдержал эмирского гнева и умер от семидесяти пяти палок, на улицах было немало рабочих хлопковых и маслобойных заводов, русских солдат, деревенской бедноты, сбежавшейся из окрестных мест. Некоторые говорили опасные речи. Один из рабочих с хлопкового завода даже так сказал: «Мы отомстим за тебя эмиру, нам не нужен эмир!»

Гости приуныли.

Урман-Палван попробовал ободрить их:

— Все это пока пустые слова, звенящие подобно пустой чашке весов. Что сумеют сделать десятки или хотя бы сотни, ну даже, предположим, тысячи босяков?

Но, подумав, сказал:

— Если же в России не установят твердый порядок, нашему государству будет трудно. Покой у нас кончится.

Принесли чайники свежего чая и расставили их перед гостями на коврах.

Урман-Палван, пододвинув себе чайник и пиалу и спросив разрешения у гостей, вытянул ноги по одеялу.

— Я три недели почти не ложился. День и ночь сидел в седле. Нас пять-шесть тысяч конных воинов, ежеминутно готовых кинуться в бой, три недели простояли на страже его высочества.