Тайна древнего замка - Эрик Вальц

Я подумала: «Ты мой демон, я хочу изгнать тебя, если бы не ты, я была бы счастлива». И едва я подумала об этом, слова сами собой сорвались с моих губ. В это мгновение я жалела о том, что вообще родила Элисию. Эта мысль промелькнула в моей голове и исчезла уже через мгновение, но она была.

Не помню точно, что происходило дальше, но мне кажется, что я разрыдалась.

– Ну все, довольно! – воскликнул Эстульф. – Бальдур, Элисия, вы немедленно покинете этот праздник.

Я слышала, что Бальдур что-то отвечал ему. Они кричали друг на друга, а я думала: «Нет. Нет. Что с нами такое? Что тут происходит?»

И вдруг Элисия села на стул рядом со мной. Было ли то сострадание и жалость в ее глазах? Ах, как мне хотелось бы этого! Сострадание – это уже что-то. Значит, не все потеряно. Она отерла слезу с моей щеки, и я ощутила счастье – столь же остро, как чувствовала ярость мгновение назад.

И что она говорит потом?! Что она себе позволяет?!

– Эстульф – жестокий, злой человек. Он тебя обманывает. Ты просто не видишь этого, я понимаю тебя, я ведь и сама знаю, что такое любовь. Но открой глаза, мама! Эстульф просто использует тебя. Он пытался… пытался убить меня, сегодня ночью, ты помнишь, я кричала. Это был не кошмарный сон, нет. Эстульф пытался убить меня, он или подосланный им убийца, и он попытается вновь, я это знаю, мама, я слышала, поверь мне, мама, он хочет убить меня!

Мне показалось, будто меня отбросило в сторону, отбросило и закрутило, я словно вновь очутилась в той бочке, в которой я еще десятилетней девчушкой каталась с холма. Мое тело стало таким хрупким, алебастровым, а мысли разлетелись на мелкие осколки. Я медленно поднялась. Все в зале следили за руганью этих двух задир, пока я не закричала:

– Ты больна, Элисия, болен твой дух, твоя душа, ты безумна, безумна, слышишь?! Безумна! Я больше не хочу тебя видеть. Убирайся прочь, туда, где ты никому не сможешь навредить.

А потом я начала вопить. Я уже не помню, что я говорила и говорила ли вообще. Со мной случился настоящий припадок бешенства, за который мне потом было стыдно. Нужно отметить, что мне стыдно за мое помешательство, за то, как именно я проявила свою злость. Самой же злости я не стыжусь.

От этого Бальдур распалился еще больше. Он ударил Эстульфа, тот дал сдачи – это было и отважное, и в то же время глупое решение, потому что Бальдур, если захочет, может одним ударом сломать табурет. Когда-то он гордо продемонстрировал это свое умение Агапету. Теперь же он сломал Эстульфу ребро слева и сломал бы челюсть, если бы их не растащили стражники.

Только что ко мне приходил Эстульф. Он был очень мил и заботлив, пытался скрыть от меня боль от ребра. Этим он смущает меня, потому что уже давно мне не удается уменьшить его хлопоты. Мне хотелось бы защитить его от всего и всех: от Бальдура, от разочарований, опасностей и ошибок, от старости, от смерти, как его, так и моей, от холода ночью. Теперь же я стала главным источником его волнений. И я хочу защитить его от себя. Но у меня не хватает сил на то, чтобы жить привычной жизнью. Откуда же им взяться на подвиги? Я спрашиваю себя, куда подевалась моя сила, которой еще недавно было так много.

– Мне жаль, что я вот так убежала, – сказала я.

– Не вини себя. Я выгнал Бальдура из замка. Представь себе, он хотел вызвать меня на дуэль на мечах.

– И что ты ответил?

– Что на дуэль графа может вызвать только тот, кто равен ему или же выше его по титулу, чего о Бальдуре не скажешь.

– Ты поступил правильно. Но из-за этого ты во многом потерял уважение вассалов.

– Я знаю. Но если бы я принял его вызов, то я потерял бы жизнь, и в этой ситуации я предпочел отказаться от уважения вассалов.

Я заставила себя улыбнуться. Эстульф совсем не похож на других мужчин, и это так прекрасно… Иногда мне кажется, что он родился не в свое время. Его близость и любовь радовали меня, но, увы, я все еще страдала от чудовищной головной боли.

– И что теперь будет с Бальдуром? – спросила я.

– Я приказал главному конюшенному предложить Бальдуру поселиться на сеновале за пределами замковых стен. Ты же знаешь, слуги иногда ночуют там. Конечно же, я запретил конюшенному говорить Бальдуру, что предложение исходит от меня, иначе этот глупец отказался бы, и что тогда с ним было бы?

– Почему ты все еще столь добр к нему?

– Из-за Элисии. Не должны же они, как Мария и Иосиф, отправляться в путь в поисках места, где можно произвести на свет ребенка. Элисия останется в своих покоях, запрет на вход в замок распространяется только на Бальдура. Если ты, конечно же, не говорила всерьез, когда сказала, что больше не хочешь видеть свою дочь.

– Не знаю, Эстульф. Честно говоря, не знаю. Эта ярость… Так разозлиться можешь только на того, кого любишь, верно? И в то же время мне хочется убить ее.

Мы долго смотрели друг на друга, а потом Эстульф поцеловал меня в щеки и в губы.

– Кстати, завтра я отправлюсь к твоему сыну, – сказал он, прежде чем уйти. – Я приказал Бильгильдис и Раймунду все подготовить. Викарий ничего не узнает, я сделаю вид, будто поехал в долину раздавать милостыню бедным. Знаешь, ведь сейчас Рождество, полагается бросать народу монеты… Ты… Ты ведь не против, правда?

– Против? По-моему, это прекрасная мысль. Бильгильдис, конечно, рассказывает мне об Оренделе, но по вполне понятным причинам она не отличается красноречием, да и Раймунд не разговорчивее бревна. А что до писем… Это всего лишь письма. Знаешь что? Я поеду с тобой.

– Нет, об этом не может быть и речи. Поездка туда и обратно, волнение от встречи с сыном… А ты слаба, тебя изводит тошнота… Подумай о ребенке!

– Ты даже не представляешь себе, что для меня значит то, что моего сына поздравит с Рождеством человек, которого я люблю. Ты сделаешь это для меня?

– Ну конечно. Признаюсь, я тоже немного взволнован. Я его не знаю, он меня не знает, я лишь его отчим, вдруг я скажу что-то не то или…

– Не волнуйся. Бильгильдис сказала мне, что Орендель не держит на тебя зла, и по его письмам мне становится ясно, что он не винит тебя ни в чем. Да и как мог бы он гневаться на тебя, у него такой мягкий нрав. А если он и будет тебя дичиться, то ты быстро завоюешь его сердце своим обаянием и мудростью. Как кто-то мог бы думать о тебе плохо…

– Элисия и Бальдур могут.

– Они стали пленниками своих предубеждений. С этим ничего не поделаешь. Я не могу вызволить их из плена их же заблуждений. Обвинять тебя в том, что ты убил Агапета и хотел убить Элисию… Это безумие!

– Но кто-то же убил Агапета, – Эстульф провел кончиками пальцев по моим волосам.

– Конечно. Кто-то. Но не ты. Не ты, любимый мой.

Я надеялась, что клевета Элисии, обвинившей Эстульфа в том, что он пытался ее убить, – это попытка подорвать наш авторитет в графстве. Но Бильгильдис по секрету сказала мне, что Элисия верит в то, что говорит.

Теперь моя дочь действительно потеряна для меня.

Бильгильдис

Я находилась во дворе замка, когда Раймунд, подойдя ко мне сзади, схватил меня за руку и затащил за угол.

– Эстульф завтра отправляется к Оренделю. К О-рен-де-лю! Вот до чего довели нас твои игры! Если мы не будем действовать, все вскроется! – прижав меня к стене, прошипел он. – Пойдем со мной!

Меня чуть удар не хватил. Я еще никогда не видела, чтобы мой старик вел себя столь решительно. И мне даже нечего было ему возразить. Не будь я нема, я утратила бы дар речи. Раймунд был прав – Эстульф ни в коем случае не должен увидеть Оренделя. Он-то думает, что увидит прекрасного принца, в благородных одеяниях, радостного, смышленого, а пред ним предстанет злобный мальчишка, похожий на беспризорника. Эстульф поймет, что мы лгали графине и оставляли себе денежки, которые Клэр давала на содержание своего драгоценного сыночка. Но это еще не самое страшное. Я уже так накрутила Оренделя, что он презирает свою мамашу, а Эстульфа считает чудовищем, развратником, убийцей, который не дает ему вернуться в замок. А человек, который приедет навестить его, не будет похож на созданный мною образ. Конечно, годы, проведенные в заточении, не то чтобы заострили ум Оренделя, но пропасть между моими выдумками и истинным характером Эстульфа слишком велика, чтобы мальчишка ее не заметил. К тому же Эстульф сразу почувствует ненависть, бурлящую в Оренделе.

Ох, горе-горюшко! Мы с Раймундом спускались в повозке в долину, я сидела на козлах и печалилась о крушении своих планов, как мать убивается по умершему ребенку. Я не хотела верить в то, что это происходит.

– Когда мы вернемся в замок, – сказал Раймунд, – я в ужасе брошусь в ноги графу Эстульфу и скажу ему, что на хутор напали подлые разбойники. Мол, они убили сына графини. Он захочет увидеть тело, значит, нужно обставить все так, будто там была резня. Ты останься снаружи, я сам все сделаю. Да, знаешь, нам нужно на него какую-нибудь красивую одежку напялить. Проклятье, придется деньги тратить! Ох, жена, во сколько же нам обойдется твое безумие? Графиня дала мне пять золотых за то, чтобы я сказал, будто видел в покоях старого графа кинжал, которым его убили. Я солгал викарию, меня за это четвертовать могут! А теперь из-за твоих проклятых интриг придется отдать эти пять золотых на дорогую одежду. И не смотри на меня так. Ты сама что хочешь, то и творишь, вот я и взял деньги у графини за эту ложь, а тебе говорить не стал. Не все в этом мире тебе надобно знать. Ты и так слишком уж много знаешь.