Богдан Хмельницкий - К. Осипов

Богдан приказал ему замолчать, но эффект речи был испорчен и послы просто передали гетману инсигнии: Адам Кисель вручил усыпанную бирюзой гетманскую булаву, а брат его, Николай Кисель, — красное знамя с государственным польским гербом (белым орлом).

Тут опять не обошлась без скандала. Среди полковников послышался явственный ропот:

— Зачем вы привезли нам эти цацки? Хотите, чтобы мы, скинувши с себя панское ярмо, опять надели его! Теперь уж с нами не совладаете. Не словами, а саблями отобьемся. Владейте своей Польшей, а Украина пусть остается козакам.

Хмельницкий снова призвал к порядку старшúну и пригласил всех на обед. В горнице переговоры возобновились.

Адам Кисель произнес длинную, тщательно подготовленную речь. Он поздравил гетмана с королевскими милостями: с восстановлением свободы исповедания православной религии, увеличением реестра до 15 тысяч человек, с возобновлением всех козацких привилегий, с признанием за Хмельницким гетманской власти.

— За это, — заявил он, — ваша милость, гетман, должны решительно пресечь дальнейшие волнения и приказать простым хлопам остаться в послушании у прежних панов. И надо немедленно приступить к выработке мирного договора.

Предлагаемые Киселем мирные условия, на которые вынуждено было временно пойти польское правительство, близко соответствовали тем, которые предъявлял Богдан, стоя под Замостьем. Но теперь они уже не отвечали требованиям гетмана. Его планы, все его политические представления резко изменились. Не забыл он и того, что «милостивые» предложения поляков последовали уже после Желтых Вод, Корсуни, Пилявы, Львова, что еще не отменена установленная сеймом награда за его, гетмана, голову.

Ссылаясь на отсутствие многих членов старшúны, Хмельницкий сначала вежливо отказывался от того, чтобы немедленно начать выработку мирного договора. Но чем дольше он говорил, тем больше желчи и горечи чувствовалось в его словах.

Человек огромной настойчивости и целеустремленности в осуществлении своих планов, Богдан не отличался выдержкой в личном поведении. Он не умел умерять свой гнев, легко возбуждался и тогда мог совершать поступки, которые никак не входили в его расчеты.

Так и теперь он горячился все больше и больше. Вначале Хмельницкий потребовал выдачи ему Чаплинского и примерного наказания Иеремии Вишневецкого.

— В противном случае, — воскликнул он, — или мне с целым запорожским войском погибнуть, или пропасть ляховой земле, сенаторам, всем вашим королькам и шляхтичам!

С негодованием сообщил он, что литовский князь Радзивилл приказал посадить на кол пленных козаков.

— Если это повторится, — пригрозил Богдан, — я велю казнить четыреста пленных поляков.

Обе стороны сидели за столом, преисполненные взаимной ненависти. Кисель, зная, что сила сейчас не на его стороне, соблюдал лисою вежливость и отшучивался на гневные замечания полковников и самого Богдана. Полковники же открыто бранили послов, а Вешняк чуть не прибил одного из них. Богдан сдерживал своих соратников, но его самого уже понесла волна гнева. Он забыл про дипломатические правила и, пылая негодованием, стал говорить все, что лежало у него на душе.

— Прямо заявляю вам, — кричал он, сверля глазами бледных послов, — ничего не выйдет из вашей комиссии; через несколько недель возобновится война. Я всех вас, ляхов, переверну вверх ногами, всех потопчу и продам в неволю турецкому султану. Король пусть остается! А шляхту надо давить! Провинится князь — руби ему голову; провинится козак — так же с ним поступать надо. Я человек незнатный, но бог сделал меня полновластным правителем моего народа. Если королю это не нравится, то его дело. Вы стращаете нас шведами? И те мол будут. Хотя бы их было шестьсот тысяч, не одолеют они запорожской силы. С тем и ступайте! Завтра будем вести переговоры.

Послы в смятении удалились. Они увидели, что цена, которую они намеревались уплатить за безопасность Речи Посполитой, резко поднялась. Увеличением реестра да открытием православных церквей уже не отделаешься. Возникла опасность лишиться благодатной Украины, даровым хлебом которой кормилась вся Польша.

Старый Кисель придумал новый ход. При следующем свидании он принялся горячо убеждать Хмельницкого «отступиться от черни, чтобы мужики пахали, а воевали одни козаки».

В этом была суть всего замысла — последний и главный козырь поляков.

— Если виновен Чаплинский, мы ему не защитники, — говорил Кисель. — Если войско запорожское недовольно землями, мы и здесь уладим; только отступитесь от мятежной черни.

Главная тяжесть борьбы против поляков и главная заслуга в успешности этой борьбы принадлежали крестьянам. Показательно в этом смысле одно письмо львовских шляхтячей, датированное сентябрем 1648 года: «Уже повстанцы русские, овладев всей Украиной, скорее благодаря измене хлопской, чем благодаря штурму и силе неприятельской…» Польская шляхта отдавала себе отчет, что главную опасность для нее представляет не столько армия Хмельницкого, сколько повсеместные восстания крестьян и мещан.

— Я черни не выдам, потому что это главная наша порука, потому что вы, задавивши хлопов, и на козаков ударите, — отвечал Хмельницкий в страшном возбуждении.

Через все поступки Хмельницкого красной нитью проходит теперь стремление навсегда стряхнуть с Украины польское иго. Он и сейчас не думал еще уравнять в правах козачество с «хлопами». Но теперь перед гетманом, проницательным политиком, поднявшимся до уровня защиты общенациональных интересов своей страны, прояснилась социальная подоплека восстания. Сумеет ли козачество своими силами справиться с Польшей? А если не сумеет, то кто поможет ему? Только посполитство: «хлопы» да мещане. Значит, надо освобождать из польской неволи и это посполитство, то есть весь народ. А разговаривать с поляками больше не о чем.

— Нечего тут толковать, — заявил Богдан послам, — теперь уже не время. Мне удалось сделать то, о чем я и не мыслил, докажу еще и то, что ныне замыслил. Я выбью из ляхской неволи весь русский народ. Сперва воевал я за свою обиду, теперь стану воевать за нашу веру. Вся чернь, по Люблин и Краков, поможет мне, и я черни не выдам… Буду иметь двести, триста тысяч своих, да и вся орда мне поможет. А ставши над Вислою, скажу всем ляхам: «Сидите, ляхи! Молчите, ляхи!» Загоню туда князей и панов, а будут за Вислою шуметь, я их там найду[105].

По словам польских комиссаров, гетман «так разъярился, с такою фурией кричал, что мы, слушая, подеревянели».

Теперь положение послов стало вовсе несносным. Хмельницкий держался вызывающе, не скрывая своей антипатии к ним. Когда один поляк, осмелев, напомнил ему, что он сам был недавно близок к смерти, Богдан пригрозил ему за дерзость виселицей. Полковники еще меньше сдерживались, открыто издеваясь над проявленной ляхами под Пилявой трусостью. А под окнами послов день и ночь толпился простой люд, выкрикивая угрозы.