Небесное служение. Дева - Эмилия Витковская

конкретные желания определенных клиентов. Я не забыла, что Честити, кажется, знает большинство их имен.

Когда мы заканчиваем, Честити собирает флаконы и кладет их в рюкзак.

– Что же теперь? – Джез говорит слишком громко, но не может скрыть уязвимости в глазах.

– До следующего месяца. – Честити поднимает рюкзак. – Я отправлю их в лабораторию как можно скорее.

Джез подходит к Честити.

– Джез …

Она так нежно касается лица Честити, что я внезапно чувствую себя неуместным зрителем интимной сцены.

– Они увидят, – шипит Честити, но все равно наклоняется к руке Джез.

Я поворачиваюсь спиной и шагаю в сторону, останавливаясь перед камерой. Угол сложный, но, может быть, я смогу их хоть немного прикрыть.

– Больно? – Голос Джез мягкий, яд ушел.

– Уже нет.

– Мне жаль. – Голос Джез срывается.

Честити выдыхает.

– Это не твоя вина… Нам нужно идти.

– Я знаю.

Я не могу сказать, обнимаются ли они, но Честити хлопает меня по плечу.

– Давай. Нам нужно идти.

Я ловлю взгляд Джез, слезы готовы хлынуть у нее из глаз, и она прикрывает рот ладонью, чтобы подавить рыдания.

Честити выходит, ее длинная юбка скользит по яркому ковру, и я следую за ней мимо хрюкающего сенатора. Кожа хлопает по коже, женщины громко стонут, и я стараюсь выбраться отсюда. Не поднимая глаз, я иду в ногу с Честити, пока мы не выходим за дверь в вестибюль. Когда мы проходим мимо, охранник не поднимает взгляда, а рядом с входной дверью прислонен карабин. Раньше его не было. На мгновение у меня возникает желание схватить его. Но глупость идеи заставляет меня идти дальше. Это ничего не даст, и, в конце концов, я буду в этом до конца – пока не узнаю о Джорджии.

Когда мы выходим в солнечный день, меня окутывает прохладный воздух, и мне кажется, что я наконец снова могу дышать. Больше никаких приторных духов или густого запаха секса.

Когда мы возвращаемся к монастырю, я оглядываюсь назад. Охранника нет. Должно быть, это был его карабин у двери. Он все еще в Часовне, один из многих безликих пользователей, которых я слышала, когда проходил мимо.

Честити ускоряет подъем. Мне почти приходится бежать, чтобы не отстать, и я хочу попросить ее притормозить, чтобы насладиться свободой так долго, как только можно, но когда мы отходим от Часовни, Честити набрасывается на меня.

Схватив мое пальто, она притягивает меня к себе.

– Ты ничего не скажешь о том, что видела и слышала сегодня.

– Я бы не стала. – Я пытаюсь сопоставить эту свирепую Честити с кроткой Сестрой из монастыря.

– Я твой друг.

Мои слова – это не манипуляция. Это правда. С той самой ночи с Ньюэллом я знал, что Честити отличается от других Сестер. Я просто не знала, насколько сильно, пока не увидела ее отношений с Джез.

Она ослабляет хватку.

– Просто я не хочу, чтобы Джез…

– Попала в беду. Я понимаю. – Я сжимаю ее руки и вкладываю душу в свои слова. – Я бы никогда не сделала что-нибудь, чтобы причинить тебе боль. – Судя по шраму на лбу и ее поведению в часовне, она уже достаточно натерпелась.

– Спасибо. – Она отпускает меня и отступает, затем судорожно вздыхает. – Нам лучше идти.

Мы идем рука к руке, не торопясь, но и не замедляясь, по обсаженной деревьями дороге обратно в монастырь.

– Можно вопрос?

Она напрягается.

– Не об этом. – Я киваю подбородком в сторону часовни: – Что-то другое.

– Конечно. – Ее ответ сдержанный, но я беру все, что могу.

– Когда вы были Девой? Если бы она была в «классе» Джорджии, я, возможно, наконец смогла получить некоторые ответы.

– Три года назад. Зачем тебе это?

Дерьмо. Она была на год раньше Джорджии.

Итак, когда твой год закончился…

– Это не то, что я хочу обсуждать.

Мое сердце замирает в отчаянии.

– Я просто подумала о Деве, которая была здесь после тебя. Той, которая пострадала… – Я глубоко вздыхаю. – Ее убили.

– Нам запрещено говорить о ней. – Ее слова конец той связи, которая только что возникла между нами.

Монастырь приближается, тюремная решетка манит нас. Мы идем в тишине, опустив головы.

Когда мы в нескольких ярдах от тюрьмы, Честити протягивает руку и останавливает меня.

Я поворачиваюсь к ней, голубые глаза ее блестят даже на фоне лазурного неба.

– Да?

Она закусывает губу, потом говорит так тихо, что я почти не слышу:

– Она говорила о тебе.

– Что???

Дверная петля скрипит, и Сестра выходит из задней части Монастыря, ее хищный взгляд устремляется на нас с жутким вниманием.

Глава 25

Далила.

Он входит и бросает куртку на пол рядом со мной, прежде чем сесть на кровать.

– Ты опоздал.

– Я, ягненок? – Он подтягивает мое лицо к своему. – Означает ли это, что ты скучала по мне?

– Нет.– Я скучал по нему? Я отбрасываю вопрос. – Я имею в виду, мне было интересно, отправил ли ты это видео моей маме, вот и все.

Он поворачивает шею и хрустит ее с пугающей точностью.

– Отправил.

– И?

– Почему ты так волнуешься? – Он смотрит на меня сверху вниз, между его темных бровей складывается морщина.

– Я просто … – Я пожимаю плечами и предлагаю наиболее правдоподобное объяснение. – … Я знаю, как «Небесное служение» общается с посторонними.

– О, я вижу. – Он улыбается, медленно и ядовито. – Она жива и здорова. На обратном пути домой.

– В самом деле? – Я не ожидала, что моя мама так быстро сдастся. С другой стороны, если Адам говорил на ее языке… – Ты заплатил ей, чтобы она уехала?

– Конечно. Она наркоманка. То, что ты не упомянулаи. – Его ноздри раздуваются.

Мои внутренности сжимаются оттого, что она прогнулась, но облегчение смягчает разочарование – она, похоже, держала рот на замке о Джорджии. Адам не был бы в таком хорошем настроении, если бы она проболталась.

И, может быть, я добилась прогресса. Я не могу поговорить с Честити с сегодняшнего дня, но хочу верить, что она имела в виду Джорджию, когда сказала: «Она говорила о тебе». Я держалась за это пламя надежды, позволяя ему подпитывать меня до конца дня.

Я снова обращаю внимание на Адама. Не то чтобы это было сложно. В темно-сером костюме и галстуке он похож на какого-то темного генерального директора.

– Героин делает ее другим человеком. Я не хотела, чтобы ты знал.

– Ты ее стыдишься? – Он гладит мою слишком теплую щеку.

– Да. – Мой голос едва слышен. Ненавижу признавать, что мне стыдно за свою мать, но это правда. Я