Агент чужой планеты - Валерий Нечипоренко

О Федоре я должен рассказать подробнее.

Все началось с редакции одного из журналов -- "Молодая смена", куда я давно уже похаживал, пытаясь пристроить цикл своих рассказов о "космическом волке" Аристархе Парамонове.

Редактору рассказы понравились, он обещал давать их по одному, но сроки откладывались от номера к номеру. Даже мое биополе не помогало. Устав от бесконечной волынки, я однажды потребовал разъяснений.

-- А хочешь опубликоваться в следующем номере? -- загадочно спросил редактор.

-- Еще бы!

-- Напиши хороший очерк. Прозу и стихи в редакцию несут чемоданами. А очерки почему-то никто не пишет. Брезгуют! Даю тебе отличную тему! В Институте сплавов недавно создана лаборатория по "проблемам порошковой металлургии. Работают в ней в основном молодые ребята. На энтузиазме. Напиши страниц пятнадцать-двадцать. Получится -- сразу отправим в набор. Слово!

Прямиком из редакции я отправился в Институт сплавов.

Руководителем лаборатории оказался молодой человек года на два старше меня -- худощавый, смуглый, брызжущий энергией. Звали его Федором Пабышевым. Своей увлеченностью он невольно вызвал в моей памяти образ Виталия и Олега, моих когдатошних институтских кумиров.

Выслушав меня, он весело вскинул лобастую голову с копной черных, артистически взъерошенных волос:

-- Идея заманчивая! Но... Вы что-нибудь знаете о порошковой металлургии?

-- Нет, -- честно признался я. -- Но я два года учился в техническом вузе, так что, надеюсь, разобраться смогу.

-- Попробуйте. Популяризировать идею нужно. Тем более что порошковая металлургия -- такое же древнее творение человека, как и египетские пирамиды...

В течение двух часов он рассказывал мне о возможностях этого метода в ракетостроении, авиации, автомобильной промышленности, о том, что металлический порошок легко сплавляется с размельченной керамикой, пластмассой и стеклом, рождая сказочные комбинации и открывая необозримые перспективы. Дешево, выгодно, экологично! Безотходное производство!

Словом, именно порошковая металлургия, а не какие-то там утопии -светлое будущее человечества.

Поведал он и о том, что финансируется лаборатория крайне скудно, отношение к ней со стороны руководства снисходительное, как к некой забаве. Он не жаловался. В его голосе звучал веселый задор, желание вытянуть дело, одолев все преграды.

Расстались мы проникнувшись взаимной симпатией.

(Я еще не знал, что он -- диз, поскольку в тот раз на мне не было часов-прибора.)

Чтобы не ударить лицом в грязь, я отправился на следующий день в библиотеку, набрал литературы по порошковой металлургии и в течение недели добросовестно штудировал ее, делая многочисленные выписки.

Еще неделю я работал над очерком, затем явился к Пабышеву с готовым экземпляром.

Читать он начал со скептической миной, которая быстро разгладилась.

-- Недурно! Не знаю, как с литературной точки зрения, но проблему вы ухватили за жабры.

Редактор выполнил свое обещание, и через месяц я держал в руках журнал, где на пятьдесят восьмой странице черным по белому была крупно набрана моя фамилия. Первая публикация, дурманящий запах типографской краски, приятное кружение в голове -- все это описано не раз.

Я решил достойно отметить свой первый успех. Фекла Матвеевна приготовила пельмени, напекла пирогов, на которые я пригласил редактора журнала и героя моего очерка. Тогда-то я с изумлением обнаружил, что Федор Пабышев, помимо всего прочего, еще и диз. И снова, как в случае с Алиной, какая-то сила удерживала меня от того, чтобы передать информацию Мамалыгину.

Симпатия, возникшая еще при первой встрече, быстро переросла в дружбу.

Федор был колючим, ершистым человеком.

Он не признавал никаких авторитетов. Не из зависти или зловредности. Из желания докопаться до сути.

Старик Ньютон был неправ, утверждал он. Что такое гравитация? Нет никакой гравитации, хотя на этом понятии строится вся классическая физика. Гравитоны -- такая же выдумка, как теплород. Искусственная конструкция, чтобы втиснуть конкретные факты в некую рамку. Природа тяготения совершенно иная! И старик Эйнштейн был неправ. Ну, в некоторых вещах. Скорость света не есть предельная величина в природе.

Выяснилось также, что Федор временами почитывает фантастику, безжалостно вышучивая содержащиеся в ней псевдонаучные идеи. Тут мы зачастую схлестывались всерьез, споря до хрипоты. Я доказывал, что та или иная научная проблема в фантастическом романе -- всего лишь предпосылка, повод для обрисовки чисто человеческих отношений. Он же требовал полной достоверности, ссылаясь на пример Жюля Верна, многие идеи которого осуществились. Я кричал в запальчивости, что осуществилось далеко не все, полет из пушки на Луну вообще невозможен, и что если Жюля Верна еще читают, то вовсе не из-за технических описаний в его романах. В ответ он предлагал мне написать интересную книгу о будущем порошковой металлургии, обещая предоставить фактический материал.

Федор будоражил меня, не давал закиснуть.

С его легкой руки я обратился к другим научным идеям; написал еще несколько очерков, часть которых дала "Молодая смена", а часть -- городские газеты. Постепенно публикаций набралось на книжечку. Я отправился с рукописью в издательство, где меня встретили весьма радушно. Оказалось, что и здесь та же ситуация, что в журнале: стихи и проза поступают вагонами, а добротных очерков нет. (Сейчас этот повышенный интерес к очеркам трудно понять, но в те времена издательствам вменялось в обязанность строго соблюдать жанровое разнообразие.)

Словом, через пару лет вышла моя книжка (сто восемь страниц) с очерком о порошковой металлургии.

Еще через пару лет поспела вторая книжка. Тоже очерковая. В перерыве между ними в "Молодой смене" вышли два моих ранних рассказа об Аристархе Парамонове -- "Укрощение таранозавра" и "Большие Королевские гонки". Словом, я сделался маститым литератором.

Благодаря хлопотам Мамалыгина меня приняли в Союз писателей. Я стал похаживать на собрания, выступал на обсуждениях и в дискуссиях, примелькался и вскоре был избран в совет по работе с молодыми авторами. Теперь уж не меня учили -- я сам учил писать.

Однако увлечение очерками не прошло бесследно. У меня вдруг перестали получаться рассказы. Чего-то им недоставало.

Не писалась и моя первая большая повесть "Молодые Миры". Бывали ночи, когда я до рассвета сидел в башенке с флюгером, вымучивая страничку-другую, а после рвал написанное, чувствуя, что абзацы не складываются в целое. Диалоги героев постоянно сбивались на обсуждение научных проблем. Федор меня, что ли, сглазил?