Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова

что он вечно отсутствовал дома. Сам небоскрёб, будто выброшенный из недр планеты гигантский древний аммонит, переливался среди парков и таких же замысловатых творений на территории древней Москвы.

Может быть, как и раньше её провожали с тайным и явным интересом любопытные курсанты и военные, что сновали там, но для Ксении их взгляды уже не служили той вдохновляющей её на парение и лёгкость силой, как было совсем недавно. Конечно, она не шаркала ногами, не гнулась, ещё чего! Но буднично и торопливо шла, чётко ощущая синюю твердь под изящными туфельками, ощущая неумолимую земную гравитацию, решившую, наконец, напомнить ей о себе. Ничем ты не лучше! Не уникальная, не воздушная, как все, хуже всех! Расплющу тебя за твое меня игнорирование!

Она вошла в кабинет отца. Он даже не повернулся к ней, якобы углублённый в свои затейливые бесчисленные мониторы, запрятанные в плоскость огромного рабочего стола. Лысина выражала безразличие к тому, что она вошла. А то, что он видел её на своей панели наблюдения, она и не сомневалась, если даже не обернулся к ней. На едва видимой прозрачной полке, крепившейся к стене, будто повисшая на уровне носа как в незримой гравитационной яме, висела каменная сфера, напоминавшая загадочную тёмную планету в перламутровой облачности, живую и недобрую.

— Не трогай! — сказал отец, не оборачиваясь, будто узрел её своим лысым затылком. — Эта сфера из лабрадора. Для Риты. Её коллекции.

— Ага! Ещё один коллекционер объявился, вернее «коллекционэрша», которая упорно забывает названия минералов и камней, а якобы их ценит и любит.

— Почему встала? — сурово спросил отец, — надо лежать! Нельзя бродить, дура! — и обернулся, глядя с ненавистью. У Ксении на белом батистовом платьице проступили через ткань влажные разводы молозива. Оно продолжало течь из её груди.

— Да так. Потрахаться захотелось, вот и решила прошвырнуться по вашему мальчишнику. Может, кого и зацеплю. Мне же это легко, — ответила она тоже с ненавистью. Заблокированное от боли, но ощутимо разъятое ещё чрево, плюхалось где-то в ней поруганной, её оскорбляющей массой, и продолжало кровоточить.

— Безмозглый кусок астероида! Пень без сучьев! Безрукий! — заорал отец относительно того эскулапа с маленькой буквы и в кавычках во всех смыслах, который и совершил над нею всё это изуверство. Но отец намекал не на чудовищное деяние, которое и было совершено по его приказу, а на побочное следствие этого как истечение молозива. И он сразу это заметил.

— Ещё бы и не забыл! Трясся весь как с перепоя. А может и с перепоя? Нормальный этого же не сделает? Ты где его откопал? В каких недрах вселенских и безжизненных астероидов? Чем это он тебе и обязан, что на такое пошёл? А если я сейчас прямиком в Центр материнства, так мол и так, ребенка во мне нелюдь убил по приказу своего шефа. И где он будет этот виртуоз подвальных абортов? Ты-то вывернешься. А его замуруют в недра какой-нибудь ценной своими ресурсами необитаемой планеты, вроде того Трола, куда ты Рудольфа планируешь закопать. Да кому этот эскулап будет там потребен? Там же нет женщин. Кому аборты делать? А они там трахаются? Или у них только куклы? — Лысина, презирая её, не меняла своей гордой статичности.

— Ты же не встала на учёт в Центре матери и ребёнка. Ты же скрывала до последнего свою беременность. Как ты объяснишь им это? А я скажу, что всё ты совершила сама, специально и скрыла беременность, чтобы её прервать! Потому что отцом является женатый мужчина. А ты — б…ь! Этого же врача с минуты на минуту на Земле не будет. Он отбывает туда, откуда и прибыл. В дальнюю космоколонию. Да, он мне жизнью обязан. Мне много кто обязан, потому я и повелитель здесь! А тебя за то, что ты скрыла и прервала беременность, лишат навсегда возможности иметь в будущем детей, как недостойную этого! Будешь стерильная. Иди, беги, сообщай. Я же ещё и обвинителем твоим буду, кошка — бродяга!

Ксения взяла сферу. Тяжёлая. И, подойдя, неожиданно стукнула ею лысину отца. В следующий миг сфера, соскользнув по гладкой ненавистной голове и выскользнув из её рук, гулко отдавшись ударом об пол, покатилась по отражающей её синеве. Отец инстинктивно схватился за лысину. Ксения села на пол. Это был не страх, не сожаление, а слабость. Но тому с его столь же каменной башкой это было так, словно она стукнула его резиновым мячом. Он резко развернулся к ней. Глаза наполнились ужасом и безумием. И за себя, и за неё тоже. Он встал и стоял безмолвно.

В ту же секунду вошёл бесстрастный на вид, младший офицер с пышной шевелюрой, похожей на шоколадный каракуль. Он уставился нечитаемыми и напряжённо-застывшими глазами в глаза своему шефу, ожидая распоряжений. Это был дежурный, он всё видел по своему монитору слежения.

— Выйди, Ратмир. И сотри ту запись, — спокойно приказал ему шеф. — Немедленно! Ничего не произошло. Ты же видишь! — Ратмир с глазами-черешнями на точёном картинном лице, высокий и стройный любимчик отца, на которого он возлагал большие надежды в будущем, продолжал стоять, уже со страхом глядя на Ксению.

— Да иди же! — рыкнул шеф, и тот исчез. Отец поднял Ксению и, взяв на руки с лёгкостью, положил на диван, притулившийся в нише его кабинета. Потом где-то шарил что-то в своих бесчисленных стенных нишах, открывая их в монолите стен. Подошёл и пихнул ей в рот две прозрачные капсулы. От стресса или ещё почему из неё, когда она сидела на полу, опять полилась кровь. Он заботливо затер эту кровь с пола впитывающими салфетками, сбросив их в контейнер — поглотитель мусора, тоже спрятанный в стене у пола. Затем положил рядом серебристый и небольшой комбинезон. Эти профессиональные комбинезоны для космического персонала не имели размера и принимали форму того, кто их надевал на себя в первый раз. С тою же неспешностью и невозмутимой умелостью он стал стаскивать её батистовое платье, испачканное сзади преступной кровью, а спереди на груди ненужным молоком, вернее полупрозрачной желтоватой жидкостью, которой предстояло стать материнским живительным молоком.

Ксения валялась голая и не шевелилась, не понимая, где она и даже кто она.

— Убить меня хотела, дочка? — спросил отец, плача глазами, но сохраняя спокойной мимику своего лица.

— Да, — ответила дочка безразлично. — Но твою лысину так просто не пробьёшь.

— Он за всё ответит, за всё заплатит! — сказал отец, трогая вздувшуюся лиловую шишку на голове. И полез опять в ту же нишу, откуда брал капсулы, за нужной примочкой. Прилепив себе бесцветный