(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

– Знаю-знаю, – замахал руками полковник. – Пусть проводят, что мы, искусство не любим, что ли? – Он выразительно обвел глазами подчиненных, как бы подчеркнув, что ответ «нет» будет воспринят негативно. По крайней мере, сейчас. – Просто перепишите у них телефонные номера и домашние адреса.

Он посмотрел на рояль, словно на рядового, к которому у него осталось неоконченное дело. Сергеев угадал ход его мысли и сыграл на опережение:

– Разрешите идти, товарищ полковник? – и, не дожидаясь ответа, выскользнул в коридор, а за ним, приговаривая что-то про дурацкий запах, вышел и Максимов.

Романов не заметил их бегства. Оставшись один на один с роялем, полковник достал из сваленной в кучу мебели круглое раскручивающееся кресло, кряхтя, с трудом на нем уместился и поднял крышку рояля. Провел рукой по клавишам, стараясь не стучать по ним так резко, как лейтенант ФСБ в приступе гнева. Носок опустился на педаль.

А дальше пошел кругом известных мелодий – как его когда-то учили на сольфеджио.

Потому что русский дворянин должен уметь играть на фортепьяно. Даже если фортепьяно стоит как его годовая зарплата.

И только актеры в зале не могли взять в толк, почему их паспортные данные переписывали под звук «Собачьего вальса».

…Когда известный Романову репертуар закончился, он поднялся, захлопнул крышку рояля – и на входе в подсобку встретил незнакомую ему следственную группу. Во главе ее стоял мощный очкарик в водолазке и буравил его взглядом так, что это не сулило Романову ничего хорошего.

– А вы, господа, кто такие?

– Алексей Фомин, – представился качок. – А к вам, товарищ полковник, у нас будет пара вопросов.

Романов хотел что-то сказать, но так и застыл с разинутым от изумления ртом. Фомин лишь пожал плечами – такая, мол, у него работа.

Марина

Марина в СИЗО никогда не бывала, но, если бы ее спросили, как себя чувствуют заключенные, она бы дала ответ.

Будто тебя залили в бетон и оставили небольшую щелочку подышать. Не из милосердия, а чтобы продлить пытку. Когда есть, чем дышать, еще можешь на что-то надеяться, – а надежда чаще всего бьет по тебе самому.

Егора оставили в отделении до утра, но и утром не отпустили, а, наоборот, предъявили обвинение: ему инкриминировали участие в мошеннических схемах, которые он якобы проворачивал вместе с Артемом. Дескать, жилой комплекс на месте бывшего цирка строили вяло, сроки сдачи в эксплуатацию уже вышли. Договоры с дольщиками заключены, деньги в карманах, а объекта всё нет. Попытки адвоката Артема доказать, что компания урегулирует кредитную линию с банком, плюс от мэрии дожидались разрешений, без которых объект мог превратиться в сползающую в болото бетонную махину, на суд впечатления не произвели.

Вот так бетон застывший затаскивал семью Марины в бетон российского правосудия, и сама Марина чувствовала себя примерно так же, как рабочий из песни группы «Кувалда», который занимался своим рутинным делом, пока его не засосало в бетономешалку.

Марина допила двойной эспрессо и забросила трехочковый в урну – прямо к свежему номеру «Будущей газеты», которую, едва развернув на злополучной полосе и увидев заголовок, Марина разорвала на несколько неравных частей. «Расколдованное правосудие. Как на заседании по делу о митинге с судьи упала мантия».

Они думают, что в трениках она не может осуществлять правосудие? Что ж, сегодня Марина была в подчеркнуто строгом льняном костюме, в котором – после бессонной ночи и на фоне всех неприятностей – намеревалась рвать и метать, не миндальничая со стороной защиты по пустякам. Они хотят правосудия? Будет им правосудие.

За утро Марина успела отслушать три гражданских дела, а затем и отправить пять человек в изолятор – неплохо для начала. Особенно хорошо получилось с последним обвиняемым в торговле наркотиками, который всё прятал глаза и на все ее вопросы тупо бурчал «Да, ваша честь». Если бы Марину попросили определить ему место в ее мысленной картотеке подсудимых, этот был бы «смиренным» – и оттого скучным. Почему-то хотелось думать, что он-то как раз по 228-й на скамье подсудимых оказался не зря.

Вот со следующим субъектом было тяжелее. И дело даже не в оккупировавших проходную суда операторах с громоздкими камерами, напоминающими бумбокс (некоторых Марина уже узнавала в лицо). Резонансные процессы всегда сложно вести, особенно если претендуешь на должность председателя райсуда: никто инструкций не дает, но за тобой пристально наблюдают, и даже Константинычу в такой ситуации звонить как-то стремно – подумает еще, что ты не можешь сама определиться с решением по важному делу, даже когда речь идет просто о продлении меры пресечения. Одно дело – по поводу митингов звонить: тут даже хорошо, если позвонишь, это показывает твою лояльность и готовность действовать в соответствии с негласными правилами. А вот если речь о политике не идет, то изволь извернуться сама. Трудность была еще и в том, что на подготовку к слушаниям у Марины было всего двадцать минут, за которые ей надо было успеть отписаться Константинычу насчет Егора и убедиться, что с Сашей в школе всё в порядке, и где-то в перерыве закинуться вредными, но почти что жизненно необходимыми батончиком с арахисом и очередной чашкой кофе. Между тем, в отличие от сдавшегося на милость ментов наркоши, субъект по имени Альберт Матвеев, гендир театра имени Шевченко, был из «боевых»: добиться признания у него не получилось, да к тому же он жаловался на гипертонию, и Марина чувствовала легкую панику, размышляя, что делать, если подсудимого хватит удар прямо на заседании. Еще и обвинение ему предъявили новое: не нашли, как подверстать Матвеева к грантовой деятельности в 2011–2012 годах, теперь «обнаружили» новые эпизоды – вплоть до 2014 года, когда обвиняемый активно занимался менеджментом театра.

Так или иначе, когда Марина вошла в изрядно пропотевший зал, она совершенно не чувствовала себя готовой к процессу.

– Прошу всех встать, – грянула Аня как можно бодрее, для того лишь, чтобы самой не клевать носом. Она сегодня была с профессионально уложенной прической, в черном костюме и лодочках с острым мысом. Будущая образцовая чиновница, хоть на интервью зови.

Марина чуть было не начала заседание с ругательства, когда увидела следователя. Уланов, похожий на тощего, сонного филина, был главным лизоблюдом в их управлении, еще когда Марина только стажировалась у Константиныча. И она прекрасно помнила момент, когда, явившись на работу после выезда с трупом девушки, которой незадачливый любовник отпилил голову, Уланов зашел на кухню, залил лапшу в судочке кипятком, добавил туда два бульонных кубика и, поглядев на зареванную Марину, философски заметил:

– Вот поэтому баб