Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х - Борис Владимирович Дубин

…И оказалось: несмотря на скудеющие библиотеки и прочее, можно заставить население все больше и больше платить именно за тот уровень, какой есть. Не за возможность выбора. Не за качество. А просто за то, что это есть.

Пятьдесят один процент студентов в России сегодня — «платники». При этом, по данным статистики, профессорский корпус почти не менялся с 1980-х. Он стареет. Отстает от мировой науки. Не ведет собственных исследований.

Но отставание от мировой науки волнует только 5 % студентов. Лишь 9 % озабочены недостатком иностранных преподавателей в вузах России. И лишь 10 % недовольны качеством образования в целом.

Помните бунт студентов соцфака МГУ из-за качества преподавания? И попытки деканата его объяснить и интригами врагов — и чуть не мировой закулисой? А больше и прецедентов не было. Почему?

Очень многие из нас другого качества образования и не знают. Никогда не имели — и потому не могут предположить, что его можно иметь, что на него можно ориентироваться. Весь советский период в закрытом обществе безальтернативность была ведущим принципом. И это работает до сих пор.

Работают и усталость, равнодушие, надорванность большой части населения. Сосредоточенная на себе, плохо понимающая большой мир и не сильно желающая туда войти власть. Состояние институтов, которые должны создавать и множить интеллектуальную элиту, — той же высшей школы.

И еще: как ни парадоксально, главная мифологема российского общества сегодня — деньги. В нашем новом мифе они всё могут. И их никогда не хватает.

То есть семьи считают данное образование хорошим уже потому, что за него плачено? И значит, плохим — за 7 тысяч у.е. в год — оно не может быть?

Скорее, работает другой механизм. Чего хотят студенты? Получить хорошую специальность. Какая это — хорошая специальность? Та, что дает хорошую работу. Какая это — хорошая работа? Семьдесят восемь процентов отвечают: та, которая дает хорошие деньги. Все, круг замкнулся.

А экономике «эпохи стабильности» нужны в лучшем случае сильные геологи, нефтехимики и металловеды. Ну и дистрибьюторы всего прочего.

По нашим опросам: подавляющее большинство студентов РФ не используют те возможности дополнительного образования, которые все же есть. (В рамках этой логики оно и естественно.) Правда, 60 % говорят, что у них таких возможностей не было. Но среди тех, у кого были, — воспользовалась ими лишь треть.

По другому нашему опросу — у 40 % подростков-реципиентов была возможность учиться в гимназиях, лицеях, спецшколах. Воспользовались — 6 %.

Невзирая на прямую вроде бы связь качественного образования с позицией на рынке труда, со статусом, — по данным «Левада-центра», только 6–8 % тех, кто сейчас учится, хотят получить реальное, качественное образование.

Почему?

Дело ведь еще и в типе общества, в его представлениях о человеке, о самых разных вещах, вроде бы не имеющих прямого отношения к качеству знания.

За нашим социумом не стоит идея жизни как роста, жизни как увеличения собственного потенциала и потенциала окружающих. У нас не проповедана идея качества, идея совершенствования. Респект к тем, кто сам готов вытащить себя, как Мюнхаузен, из болота, за волосы. Общее признание ценности их усилий.

Я бы так сформулировал для себя ноу-хау развитых обществ: видимо, в них система представлений, которая формирует самого человека, его представления о себе и о другом, формирует общество (по крайней мере, его ведущие группы), держится на трех «с». Это самостоятельность, состязательность и солидарность.

Без самостоятельности в мире рабов и хозяев не может быть современного общества. Дух состязательности, альтернативы, выбора — без него нет динамики. А современное общество динамично, иначе оно не могло бы отвечать на вызовы времени. И наконец, солидарность — для человека современного общества солидарность не отменяет состязательности. Причем солидарность в устойчивых формах, воспроизводимых от года к году, от поколения к поколению.

А Россия все-таки очень атомизированное общество… В нем есть несколько серьезных ограничителей. В том числе чрезвычайная бедность населения. Не только деньгами, но и доверием, поддержкой усилий, позитивным расчетом на другого, желанием сделать лучше, чем было вчера и сегодня.

Да, все это следствия тоталитарного периода. Но они еще работают.

Поэтому нет ни ориентации на взлет, ни ориентации на единение с себе подобными. Только локальные, временные формы единения ради чего-то лучшего.

Наша проблема не в креативных способностях: они есть. А в организованности усилий, в поддержании их. В механизмах самовзращивания — как черты целого слоя, а не отдельных людей, семей или даже лицеев.

Но пока идеи и примера самовзращивания нет в опыте большинства.

В исследованиях «Левада-центра» есть подгруппа, которую мы рассматриваем как лабораторную: те, кто сейчас получил или получает второе высшее образование. Так вот, у подавляющего большинства из них родители закончили вуз, многие имеют ученую степень. Их домашние библиотеки значительно больше среднего размера по стране. Эти люди на порядок чаще говорят и читают на иностранных языках, бывали за границей.

У очень большой части этой группы была нетипичная обстановка в семье, другой тип общения: родители читали детям, дети читали родителям, обсуждали прочитанное. Таким образом росло качество общения этих мальчиков и девочек в школе, падала конфликтность в отношениях со сверстниками, с преподавателями. А социабельность — готовность к положительному контакту через общение — положительно влияет на общие установки. На качество учебы. На ее результаты.

Таким образом: идея самовзращивания в России связана с образовательным цензом родителей, с особым коммуникативным климатом в семье, с наличием некоторых денег и готовностью вкладывать их в «долгие дела» — тратить на образование детей, на приобретение хороших, долгодействующих книг… Все это — социальные умения и культурные капиталы.

Но доля этих семей невелика. Шесть процентов по стране в целом. И 4 % молодежи.

Почти как в статистике России 1900-х, где группа «активно читающих» составляла 4 % населения. Но тогда все преподаватели и ученые в сумме давали 0,5 % населения империи, «лица свободных профессий» — еще 0,5 %, финансисты — 0,07 %. А 64 % сограждан были вовсе неграмотны. Эти цифры, боюсь, повлияли и на доверчивость, жестокость и исход революции.

Но к концу 1970-х СССР добрался до всеобщей десятилетки. И что ж: мы вернулись к той же доле высокообразованных? Всего за 25 лет?

И еще: в России 1860–1910-х и дети социальных страт, не имеющих опыта самовзращивания, рвались учиться. Это дало им прочные социальные лифты, а стране: Ключевского, Чехова, Сурикова и Бакста, братьев Рубинштейн, генерала Деникина, Нижинского — да тысячи! В 1918-м смоленским гимназистом стал Твардовский: он сдал вступительный экзамен, для чего отец-кузнец год платил репетитору-восьмикласснику. Учиться «на инженера-путейца» мечтал слесарь Никита Хрущев