Закон Мёрфи в СССР - Евгений Адгурович Капба

вами — два основателя Федерации дворового бокса: Тимофей Сапунов и Герман Белозор. Тимофей — "сотка", Герман…

— Девяносто четыре минуты! — сказал я. — Спорим, будет сотка?

Я рисковал: Сапун был моложе, и тренировался явно регулярно. Вроде как даже на физвос поступил, заочно, в Гомельский государственный универститет. Для него Федерация стала частью жизни, и меня это, если честно, радовало.

А вот прилетающие справа и слева джебы Тимохи меня вообще не радовали. Ребра мои скрипели и трещали, дыхание изо рта вырывалось тяжкое и горячее, пот заливал глаза — но я не сдавался. Есть еще порох в пороховницах: мои двоечки изрядно сбивали спесь с этой восходящей звезды дворового бокса. Может он и курить бросил, а?

А я-то вчера плотно посидел у Старикова, да еще и медовуха Анатольича о себе напоминала, не говоря о спиртзаводской минералочке… В общем, пришлось мне тяжко, но я держался, на три сапуновских удара отвечая двумя своими. Мы то разрывали дистанцию, кружа друг вокруг друга, то сходились в жесткой рубке, и тогда ребятня вокруг ринга начинала орать и стучать ногами и вообще — вести себя как древние римляне в Колизее.

Шесть минут в ринге без перерыва, да еще и с принципиальным соперником, которому уже пару раз навалял до этого, да и огреб от которого не меньше — это было очень свирепо. Я думал — он меня уложит.

— Абибоки! — вдруг послышался женский голос. — Что творите, ненормальные? Федерация у вас когда? После шести вечера! Вот и лупите после шести друг друга!

— Дарья Афанасьевна, это опытные бойцы… — начал было Лопатин, но был остановлен настоящим шквалом эмоций, которыми как из рога изобилия сыпала эта бойкая тетенька в белом халате.

— Остановите бой немедленно, а то в книжках не распишусь! — привела убийственный довод она.

Ну да, медик должен был фиксировать время в ринге вместе с рефери, ставить подпись в соответствующей графе. На самом деле медсестра, фельдшер или врач, которые обязательно должны были присутствовать на каждом "зачетном" бою Федерации в первую очередь обращали внимание на состояние бойца, и, если оказанной ими помощи было недостаточно — отправляли в больничку.

— Шесть минут тридцать секунд! — выкрикнул Виктор Иванович. — Брэк! Герман — поздравляю, у вас "сотка"!

— Ур-р-р-р-а-а-а!!! — заорали пацанята.

Они ведь присутствовали при рождении еще одной легенды! Всё-таки "сотка" по нынешним временам, когда федерация еще только-только зарождалась — это было очень-очень некисло. Таких придурков всего-то может человек пять — десять на весь Союз пока что водилось. Ну и я вот — шестой или одиннадцатый. Не будь Белозор таким здоровенным лосем от природы — черта с два у меня такое бы прокатило.

— Дарья Афанасьевна, будьте любезны — осмотрите бойцов и в книжечках распишитесь, бой мы прекратили, — елейным голосом проговорил Лопатин, а потом обернулся к своим индейцам: — Теоретическая часть окончена, приступаем к практике. Двойки белозоровские видели? Поехали, левосторонняя стойка…

Мы с Тимохом шли по Совесткой вполне довольные друг другом, жевали жареные пирожки с мясом и рисом и запивали кефиром из стеклянных бутылок.

— Казанский? Да, слышал про такого. Он вроде как из "тяп-ляповцев", не самый важный тип, самых важных всех посадили, когда они в край оборзели. Пацаны с Серебрянки говорили — Казанский взял моду щемить фарцу и цеховиков, ну и синюков тоже. Мзду требует. Всех, у кого есть деньги и кто не пойдет стучать в органы пытается подмять под себя. Пока получается не очень, он пытается набрать людей, его шестерки по училищам шустрят, говорят — где-то в одном из новых районов Минска у них качалка, там что-то вроде блатхаты…

— А звать его как?

— А черт знает, я не вникал. Я по делам Федерации ездил, общался с дубровицкими, кто в Минске сейчас. Мы про разное говорили, про это — тоже. Вроде как война намечается…

— "Пробеги" за войну можно считать? — уточнил я. — Если брать по Минску — десятки покалеченных. На Сельхозпоселке пять сараев сгорело. Может — склады цеховиков, может — нет. Не успел разобраться…

— Это — война, точно, — кивнул Сапун. — А ты влезть хочешь? Как обычно — шило в жопе?

Мне оставалось только плечами пожать, а Тимох дожевал пирожок, вытер рот ладонью и сказал:

— Есть один дядько, он ну такой… Осведомленный. Сидел два раза за кражи, потом вроде исправился, работает при каком-то складе на ЖД, то ли кочегаром, то ли… Ну, не знаю короче. Запиши адрес…

Карандаш и блокнот мигом оказались в моих руках. Сапун продиктовал, я повазюкал грифелем по бумажке:

— А звать его как?

— Повод.

— А?

— Поводом зовут, больше ни на что не откликается. Не знаю, имя, фамилия, погоняло может… Повод — и всё. Скажешь — от Сапуна, а если не вспомнит — ну Лопатина упомяни. Они близкие в свое время были, пока Повод на кривую дорожку не встал… Он тебе обскажет что там и как нынче на обратной стороне луны.

Вот как Тимох заговорил! Обратную сторону луны вспомнил, да и вообще — манера держаться и разговор у него сильно изменились. Может Лопатин и Федерация так на него влияют, а может — получаемое высшее образование. В любом случае — после Машеньки Май это было уже второй человек, который так разительно поменялся за время моего отъезда. А времени-то прошло всего ничего! Полгода, что ли?

Отец Илья — сухонький краснолицый старичок с белой-белой длинной бородой и добрыми глазами пришел в квартиру Стариковых-Май к десяти вечера, затемно. Он аборигенов с Болота не боялся.

Он, наверное, вообще ничего не боялся — будучи священником в СССР. Рукоположили его в иерейский сан году эдак в 1947, где-то в Сибири, а в Бога он поверил летом сорок первого, во время контрудара 63-го стрелкового корпуса генерала Петровского на Жлобин и Рогачев — первой настоящей наступательной операции советских войск в годы Великой Отечественной войны.

Он рассказывал всё это и доставал из своего потрепанного саквояжа вещи церковного обихода, очень по-простому, локтем проверил температуру воды в тазу, который должен был выполнять роль купели, зажег свечи, а потом широко улыбнулся и сказал:

— Это вы — восприемник? Крещеный? Хорошо… Мама, дайте чадо на руки крестному, и станьте в сторонку. Не волнуйтесь, всё будет хорошо!

Маша передала мне Глебушку, который чмокал губами и кряхтел. Но, оказавшись у меня на руках, вдруг прижался щекой к моему бицепсу, засмотрелся на пуговичку нагрудного кармана, пригрелся и затих.

— Ну, начнем, благословясь! — перекрестился отец Илья.

И мысли про пробеги, расследования, журналистику, политику, спасение мира и