Мастер-снайпер - Стивен Хантер

Кто-то оказался совсем рядом с ним. Роджеру было на это наплевать. Несправедливость всего происходящего ошеломляла. Трибуны, корт, сетка — все было затуманено яростью. Но сквозь эту ярость послышался голос, тихий и настойчивый. Сначала ему показалось, что это говорит его совесть, но…

— Мальчик, — прошептал голос, — тебе здесь не место. Я тебя достану.

Бенсон, притворяясь, что завязывает шнурки на тапочках, говорил вполголоса, опустив лицо и спрятав его от зрителей.

— Это должно быть сделано прямо сейчас, и всухую.

Роджер ничего не ответил. Он невидящим взором уставился вперед, позволяя противнику насмехаться над собой. Он почувствовал, как у него под рубашкой выступил пот. И понимал, что сказанное — правда.

— Но Рождество в этом году приходит рано, — сказал Бенсон.

Этот непонятный намек явно имел отношение к происходящему, к нынешнему матчу.

Роджер выиграл следующие три гейма сета. Бенсон вел с минимальным разрывом, специально поддаваясь в ключевых моментах. Ведь при желании он был способен отбить эти мячи даже в дюйме от ограничительной линии! Затем Роджер выиграл еще пять геймов во втором сете, пока Бенсон, все еще играя слабо, не совершил прорыв, но Роджер победил в седьмом гейме этого сета и выиграл сам матч, и крики восхищенных зрителей накрыли его волной, хотя он знал, что это шутка, розыгрыш, что он этого не заслужил, и испытывал странное ощущение стыда.

— Поздравляю, — сказал Бенсон. Его серые глаза были полны злобы и сарказма. — Но постарайся держаться подальше от Калифорнии, пока не научишься бить с лета. — И добавил более искренне, с застенчивой улыбкой: — И пока не натешишься со своим новым приятелем.

А? Что такое?

Бенсон с опущенными глазами прошел мимо Филдинга.

— Фрэнки, Фрэнки, — взмолилась пожилая звезда. Бенсон уселся в стороне, всем своим видом выражая отвращение.

Филдинг повернулся к Роджеру. Его лицо было лабиринтом морщинок на загорелой коже. Он широко улыбнулся, похожий на старую безобразную ящерицу с желтыми глазами и жадными губами.

— Мальчик мой! — сказал он. — Ты это сделал. У тебя получилось.

Он обхватил Роджера рукой, сжав его так, что тот почувствовал каждый палец, вдавившийся в его мускулы, разминающий их, возбуждающий.

— Ты будешь моим чемпионом, моей звездой, — хрипло прошептал великий игрок в самое ухо Роджера.

«О господи!» — подумал Роджер.

19

Шмуль шел впереди, потому что здесь он был на своей территории.

Проникнуть за забор из колючей проволоки и ров, проложенный по периметру, можно было только одним способом — через караульное помещение. Там им пришлось пройти под известным немецким лозунгом «Arbeit macht frei» — «Работа делает свободным».

— Немцы любят лозунги, — пояснил Шмуль.

Миновав караульное помещение, они оказались на площадке, где проводились переклички, быстро ее пересекли и вышли на главную лагерную дорогу. По обе стороны стояли бараки, пятнадцать штук, а также вспомогательные здания: лазарет, морг и карцер. В последние дни перед освобождением в каждый барак было втиснуто по две тысячи человек. Трупы были повсюду, и хотя к этому моменту они были уже собраны заботящейся о соблюдении гигиенических норм американской администрацией, запах стоял ужасный. Литс, вместе со Шмулем и Тони проходя по дороге, старался смотреть строго вперед. Повсюду бродили изможденные, одетые в свои сгнившие арестантские лохмотья, похожие на скелеты заключенные. Хотя уже было привезено огромное количество провизии и медикаментов, преобразовать внешний вид пленников эта помощь еще не успела.

Наконец они добрались до пункта своего назначения, одиннадцатого барака по правой стороне. Здесь находился некий Айснер, еще недавно стоявший на пороге смерти, но теперь немного поправившийся. Шмуль пошел сюда в первый же день и нашел его. Айснер был важен, потому что был портным и работал в эсэсовской пошивочной мастерской, находящейся сразу же за территорией лагеря. Айснер единственный знал про эсэсовские камуфляжные куртки; Айснер единственный мог помочь им проникнуть в тайну последней поставки формы в пункт №11.

Они зашли в барак и взяли с собой этого человека. Это оказалось малоприятным делом. Они вывели его из провонявшего барака и отвели в конторское помещение одного из эсэсовских административных зданий вне лагеря.

В этот день Айснер выглядел уже несколько лучше. Его тело начало понемногу набирать вес, а движения потеряли замедленность и нечеткость. Он опять научился подбирать слова и достаточно окреп, чтобы разговаривать.

Однако его не очень-то интересовало Дахау, камуфляжные куртки или 1945 год. Он предпочитал Хайдельберг, 1938 год до Kristallnacht[25], где у него была чудесная мастерская, и жена, и трое детей, которые все были посланы nach Ost. На восток.

— А это, конечно, означает смерть, — пояснил Шмуль.

Литс кивнул. Здесь все лишало его желания разговаривать. Они уже третий день находились в лагере, и он все еще не мог привыкнуть к этой обстановке. Первый день чуть не сломал его. Он старался даже не думать об этом.

Шмуль начал разговор медленно, с большим терпением.

— Будет очень трудно завоевать доверие этого человека, — предупредил он их. — Он боится всех и всего. Он даже не понимает, что война почти закончена.

— Хорошо, — согласился Литс — Давайте, начинайте. Он все, что у нас есть.

— Господин Айснер, вы работали с формой для немецких солдат?

Старик замигал. Он тупо посмотрел на них и сделал глотательное движение. Казалось, что глаза у него расфокусированы.

— Он очень запуган, — сказал Шмуль. Старик задрожал.

— Куртки, — продолжал Шмуль. — Куртки. Одежда. Для немецких солдат. Куртки такого же цвета, как лес.

— Куртки? — переспросил Айснер, заметно дрожа.

Литс прикурил сигарету и протянул ее старику. Тот ее взял, но при этом так и не встретился с Литсом взглядом.

— Мистер Айснер, пожалуйста, постарайтесь вспомнить. Про эти куртки, — снова попробовал Шмуль.

Айснер что-то пробормотал.

— Он говорит, что не сделает ничего дурного. Он просит прощения. Он просит передать властям, что за все извиняется, — перевел Шмуль.

— По крайней мере, он заговорил, — заметил Литс, так как вчера старик просто сидел, уставившись на них.

— Вот, — сказал Шмуль.

Он достал из кармана своего кителя кусочек ткани, из которой шилась камуфляжная форма для эсэсовцев.

Но Айснер просто смотрел на него, словно попал сюда с другой планеты.

Литс подумал о том, что Шмуль в первые дни был точно такой же. Потребовались недели, чтобы он начал говорить, а не мычать что-то нечленораздельное. А Шмуль был моложе, сильнее и, вероятно, умнее. И уж определенно крепче. Это длилось часами: Шмуль подталкивал, аккуратно направлял, старик сопротивлялся и при этом все время выглядел перепуганным.

— Слушайте, так мы ни к чему не придем, — сделал заключение Литс.

— Я с вами согласен, — кивнул Шмуль. — Вокруг слишком много сильных молодых людей в форме. Слишком много неевреев.

— Мне кажется, он предлагает нам прогуляться, — сказал Тони. — Вообще-то неплохая идея. Давай оставим их вдвоем.

— Ладно, — согласился Литс. — Конечно, все это прекрасно. Но не забывайте: нам нужны документы. Мы сюда приехали именно за документами. Должны же здесь быть какие-то бумаги или что-то в этом роде, какие-то приказы, отгрузочные накладные, не знаю, что именно, но что-то такое…

— Я понимаю, — сказал Шмуль.

Тони заявил, что ему надо составить рапорт в ОААКТР, и таким образом Литс остался один на территории Дахау. Не зная, чем заняться, слишком возбужденный, чтобы возвращаться в свою комнату в городе и пытаться поспать, он решил пойти в складской и производственный комплекс, в пошивочную мастерскую. Он прошел по зданиям за территорией лагеря — здесь такой грязи не было. Эти обшарпанные кирпичные здания и грязная территория вокруг, в основном пустынная, если не считать изредка попадающейся охраны, могли бы быть каким-нибудь военным сооружением. Повсюду лежал мусор и обломки.

Через некоторое время Литс добрался до цели своего путешествия. Это место, конечно, было закрытым, так как освободители сразу же увидели, что оно может стать настоящим раем для охотников за сувенирами. И на самом деле, мелкие хищения там уже случались, но у Литса был необходимый пропуск, который позволил ему миновать угрюмого часового, стоящего с карабином у входа в здание. Это было довольно популярное место при осмотре Дахау, наравне с газовыми камерами, крематорием, ямами, полными трупов, и лабораториями, где проводили чудовищные эксперименты над людьми. Обычно здесь было полно посетителей с открытыми от удивления ртами, полевых офицеров, репортеров, начальников разного сорта — всем очень хотелось заглянуть в пропасть (надо отметить, чужую пропасть); но сегодня в мастерской никого не было Литс молча встал в конце одного из помещений, длинной тусклой комнаты, уставленной зеркалами. Вокруг лежали уложенные друг на друга рулоны превосходного серо-зеленого материала, куски шелка для флагов и транспарантов, мотки золотистого шнура для отделки, катушки с окантовкой всех цветов и горы катушек с золотой пряжей. Портновские манекены, словно насмешка над гниющими останками мертвых на улице, были разбросаны по всей мастерской, поваленные в первые неистовые минуты после освобождения. Воздух был затхлым — вся эта тяжелая шерсть впитала в себя специфический запах пыли и крови, и атмосфера здесь была как в склепе.