Ракета в морг - Энтони Бучер

что люди должны читать ещё и книги, а не только журналы, только где взять на это время? И всё говорил, что фанаты должны поддерживать писателей, а не фандом.

Очевидно, Уильям Рансибл, столь молчаливый в присутствии членов Литературного общества Маньяны, был весьма многословен среди Калифутурионов. Но его вкусы и воззрения едва ли имели отношение к делу.

— Каким он был? — хотел знать Маршалл.

— Трудно сказать. Много говорил и писал для фэнзинов… разок и для моего…

— Вы издатель?

— Конечно. Вот. — Уоринг подошёл к куче мимеографированных листов и извлёк скреплённый скобами журнал с литографированной обложкой. Он назывался “Фандемониум”. — Возьмите. А насчёт Рансибла. Почему-то его никто как следует не знал. У него был друг, которого он приводил пару раз; похоже, довольно близкий. Может, вам лучше к нему пойти, только я не помню, как его зовут.

Маршалл покорно извлёк фотографию Тарбелла.

— Он самый, — с готовностью закивал Уоринг. — Он вам ничего не сообщил?

— Ничего, — честно сказал Маршалл.

— Думаю, они над чем-то работали вместе. Так были спаяны. Наверное, писали в соавторстве; Билл (это Рансибл) всегда говорил, что хотел бы писать, как было принято у него в семье. Только когда он проделал трюк с рукой, тот человек сказал: “Может быть, это тоже пригодится”, а как это пригодится, когда что-то пишешь-то?

— Трюк с рукой?

— Билл иногда проделывал это на вечеринках. Хороший трюк, только никто другой не мог его повторить. Выглядело ужасно, что-то типа иллюстраций Картье к хоррору. Он обхватывал рукой шею и тянулся сзади к уху с той же стороны, что и рука, если понимаете, о чём я. А потом обнимал обеими руками шею и сцеплял пальцы под подбородком. Погодите-ка — у меня же есть рисунок, который я как-то сделал.

Маршалл невольно вздрогнул, взглянув на набросок пером. Не то чтобы он был так уж плох; собственно говоря, это была удивительно хорошая работа. Но изображала она нечто устрашающее. Это смотрелось жутко, словно отрубленная голова, которую несут две руки, существующие сами по себе, — Иоанн Креститель, поднятый бестелесной Саломеей[80]. Всё это смотрелось ужаснее и даже мертвее, чем раздавленная голова действительно мёртвого Рансибла.

— Можете и его взять, если хотите, — добавил Уоринг. — Билл Рансибл, может, был и забавный, но он был хороший парень. Если я смог помочь, то очень рад.

— Спасибо. — Маршалл не понимал, какую пользу может принести эта жуткая голова, но получится необычайно живописная иллюстрация к досье. — Что вы еще можете вспомнить о Рансибле? Например, не тратил ли он больше денег, чем мог заработать продавцом в бакалее?

— Нет. Он много тратил только на книги. И говорил, что ему очень нравится его работа, только я не понимаю, почему, но он всё равно ждал, что его скоро призовут.

— Вы не… — начал говорить Маршалл, затем остановился и уставился на мальчика. — Мистер Уоринг, — серьёзно сказал он, — вы помогли. Безмерно. А я, сэр, идиот.

4

— Посмотри на себя! — гортанный голос Вероники Фоулкс звучал презрительно. — По крайней мере, в одном ты меня щадил все эти годы. Никогда не был пьяницей. Если бы ты знал, через что я прошла с Вэнсом, и как это ужасно для женщины моего… А теперь посмотри на себя! Напился ещё до ланча!

Хилари налил себе ещё один стакан виски.

— Моя дорогая! — запротестовал он. — Естественно, тот, кто так много говорит о своей чувствительности, как ты, должен понимать, что и другие могут быть столь же чувствительны. Прошлый вечер стал для меня ужасным потрясением. Ужасным потрясением. Тот бедный безобидный фанат… И на его месте так легко мог бы оказаться я, лежащий на дне той траншеи, раздавленный, искалеченный и растерзанный. Так легко…

Он торопливо осушил стакан и уставился на свою пухлую белую руку. Та всё ещё слегка дрожала.

Вероника повернулась к настенному зеркалу и поправила шляпку.

— Очень надеюсь, — язвительно заметила она, — что застану тебя в сознании, вернувшись домой. Подумать только, как поздно я узнаю, что вышла за пьяницу!

— Выпить вина, — серьёзно проговорил Хилари, — невесть какая вина. Бог мой! Да это же каламбур? — Он казался поражённым.

— Избавь меня от своего пьяного остроумия.

— Я не хотел. Так получилось. Оно просто подошло, как… как… — Отрыжка положила конец его поискам, и он улыбнулся. — Вот так. Но, серьёзно, Вероника, ты не можешь назвать это привычкой. В конце концов, не каждый день избегаешь убийства.

— В твоём случае почти что каждый.

— Те, предыдущие покушения… не могу объяснить, но они казались не совсем реальными. Даже когда меня ранили. В конце концов, на самом деле ничего серьёзного не случалось. Невозможно было вполне ощутить, что я спасся. Невозможно. Но в этот раз, когда я видел того беднягу, и перед моими глазами было то, чем я должен был… Не могу объяснить, но…

— Прошу тебя, можешь, по крайней мере, подождать моего ухода, прежде чем травить себя?

Хилари отставил в сторону свеженалитый стакан.

— А что это за договорённость о ланче?

— Я говорила тебе вчера вечером. Но тогда ты вообще не слышал ни слова.

— Боюсь, прошлым вечером я был немного занят, моя дорогая. Немного.

— Это с тем Хендерсоном. Знаешь, он действительно милый. И, думаю, он меня понимает. А ты никогда не сможешь оценить, какое это облегчение после холодной глухой стены безразличия, которое я встречаю в собственном доме.

Хилари вздохнул и потянулся за стаканом.

— До свидания, моя дорогая.

— Ты… ты же не имеешь в виду? — с надеждой спросила Вероника. — Зачем мне? Зачем, ради всего святого, мне? — Её передёрнуло. — Некоторым мужьям можно быть ревнивыми. Слегка. Муж, который сам только пол-человека… Хилари.

— Да, моя дорогая?

— Я тебе больше совсем не нравлюсь, да? — На сей раз она говорила просто и прямо.

— Нет, моя дорогая.

— Так, — сказала Вероника. — Ничего не поделаешь. — Её голос радосто возвысился. — Теперь я просто должна лететь. Я и так опаздываю, и…

— Вероника.

— Да?..

— Я тебе когда-нибудь нравился?

— Я… я очень спешу, Хилари. Я…

— Ну же?

— Я пыталась. Честно, я пыталась…

— Как это похоже на тебя, моя дорогая, — ровно проговорил Хилари. — Ты всегда пытаешься. Помнишь, пыталась с музыкой и с рисованием. Самовыражение. Пыталась с религией. Пыталась с любовниками. О да, я знаю. Но что бы ты ни пыталась делать, всё оказывается слишком сложным, и ты перестаёшь пытаться. Перестаёшь. Всегда пытаешься и никогда не делаешь. Ты… — Голос Хилари замер. Какое-то время он молча смотрел на жену.

— До свидания… — нерешительно проговорила она.

— Всегда пытаешься и никогда не добиваешься результата, — медленно повторил он. — А я всё