В тебе моя жизнь... - Марина Струк

— Если она сохранилась до сих пор, вашему деду будет очень приятно, если труба перейдет к его правнукам, как некая семейная реликвия, — улыбнулась Марина, но тут же осеклась, увидев, как снова помрачнело лицо Загорского. Значит, это действительно так — между старым князем и Сергеем весьма прохладные отношения для близких родственников. Означало ли это, что и остальное написанное в анонимном письме — правда?

Она решительно повернулась к князю:

— За последние две недели вы бывали у нас почти каждый день. Так и слухов недалеко, вы же знаете, свет…

— Слухов? Каких слухов? — прищурил глаза Загорский. — Разве вы давали почву для них?

Марина оскорблено посмотрела на него, но заметив смех в его глазах, поняла, что он ее просто дразнит.

— Нет, Сергей Кириллович, вы прекрасно знаете, что порядочная девушка не должна давать почву для слухов и толков. Это твердится им каждый Божий день с малолетства. Я имею в виду вас.

— Меня? — шутливо испугался Сергей. — Что же я такого сделал в последнее время? Я ведь сущий ange[40].

— Mauvais ange?[41] — Марина обожала их беседы, полные беззлобного юмора, которые они так свободно вели за прогулкой.

— Touche[42], Марина Александровна. Но справедливости ради должен отметить, что был им ранее. Не буду отрицать очевидного. Но все изменилось, когда я снова увидел вас. Но вы говорили про слухи. Что за bruits[43] вы имели в виду? Что на мой счет шепчут в дачных салонах?

Марина замедлила шаг, вынуждая его сделать то же самое, не решаясь продолжить, затем набрала воздуха, словно перед прыжком в воду, и, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно беззаботнее, сказала:

— Вы ведь знаете сами, Сергей Кириллович, что за толки ходят, когда молодой человек начинает ездить часто с визитами в дом молодой девушки. А уж тем паче присылает ей цветы.

Загорский остановился, Марина была вынуждена сделать то же самое. Теперь они стояли и смотрели друг другу в глаза. Ей казалось, что ее пронзают насквозь, настолько острым был его взгляд.

— Вас это беспокоит, Марина Александровна? — в его голосе прозвучала какая-то незнакомая ей интонация, которая заставила ее слегка задрожать волнения.

— Нет, Сергей Кириллович, меня не беспокоит. Но я уверена, что они будут беспокоить мою maman, и я не знаю, что ей писать в следующем письме домой.

— Вашу maman, — повторил он за ней, криво улыбнувшись. — Вы хотите, чтобы я помог вам составить текст письма для вашей maman?

— Нет, Сергей Кириллович, текст я в состоянии составить сама. Я хочу знать ваши намерения, чтобы знать тему моего письма к ней.

— Мои намерения? — снова повторил он вслед за ней все с той же кривой улыбкой. Марине, глядя на то, как изменилось его лицо за последние минуты их разговора, казалось, что перед ней сейчас стоит другой, незнакомый ей человек, совсем не тот, что шутил и смеялся с ней всего пару мгновений назад. Ей стало страшно и больно, словно она заранее знала итог этой беседы. Она уже жалела, что начала ее, хотя понимала, что этот разговор был необходим ей. Необходим, чтобы ее бедное сердце прекратило метаться и уговаривать разум, что мечты могут сбываться.

— Да, ваши намерения. Обычно, когда молодой человек ездит с частыми визитами в дом девушки на выданье, клянется ей в своих чувствах, преследует ее на балах, пишет к ней и преподносит ей цветы и сладости, это означает только одно — этот человек преследует цель вступить в брак с этой девушкой.

Голова Загорского дернулась при слове «брак», словно оно ударило его. Марина задохнулась от того, как больно сжалось ее сердце при виде этого. Боже, он действительно не намеревался… Тогда что?

— Что вам нужно было от меня, князь, тогда? — голос Марины дрожал. Она изо всех сил сдерживала слезы. — Неужели я для вас лишь средство насолить вашему деду?

Загорский, видимо, не ждал подобной реплики от нее, и на какое-то мгновение маска холодного безразличия спала с его лица. В его глазах мелькнула целая гамма чувств — от удивления до… раскаяния? Марина замерла в ужасе.

— Так это правда? Правда?!

Она быстро развернулась от него, чтобы уйти, но не смогла — что-то удерживало юбку ее платья. Она раздраженно глянула вниз.

— Это становится уже дурной привычкой! — прошипела она в лицо Загорскому как можно тише, стараясь не привлекать к ним лишнего внимания других прогуливающихся.

— У меня не было иного выхода. Удержи я вас сейчас по-иному, нынче же вечером в гостиных скажут, что мы вели себя неподобающим образом.

— Уберите ногу, вы порвете мне платье и, готова поспорить на что угодно, уже испачкали его. И я бы не назвала ваше поведение сейчас подобающим!

— Я просто не вижу иной возможности заставить вас выслушать меня. Вы ведь не остановились бы, если бы я попросил вас, n'est-ce-pas[44]? А бежать за вами по всему парку я не имею ни малейшего желания. Позвольте мне объясниться.

— Нет! Нет, не позволю! Я не имею ни малейшего желания слушать ваши объяснения! — Марине казалось, что еще минута vis-à-vis с Загорским, и ее нервы не выдержат. — Уберите сейчас же ногу с подола, иначе я закричу!

— Послушайте… — начал было Загорский, но Марина отвернулась от него и посмотрела вслед удаляющимся Арсеньевым, которые, не подозревая о происходящей за их спинами сцене, мило беседовали. Она поняла, что не может больше слушать князя, не может больше видеть его. Слезы разрывали комком ее горло, затрудняя дыхание, и она поняла, что заплачет прямо здесь и сейчас, перед ним, перед всеми в парке. Или ударит его зонтиком. Со всей силы и прямо по его непокрытой русоволосой голове. И неизвестно, что еще хуже для ее репутации — первое или второе.

— Жюли! — неожиданно для самой себя громко и слегка визгливо вскрикнула Марина, и Загорский, признавая свое поражение, убрал сапог с подола ее платья. Юленька и ее муж обернулись встревожено и наблюдали с удивлением, как Марина, подхватив юбки одной рукой и с трудом удерживая зонтик в другой, спешит к ним, стараясь делать это по возможности чинно, как и подобает воспитанной девушке. Загорский не отставал от нее ни на шаг, и к Арсеньевым она почти подбежала.

— Ах, Жюли, Павел Григорьевич, такая жара нынче. Мне неловко просить вас прервать прогулку, но я вынуждена это сделать — у меня вдруг начался приступ migraine[45]. Это просто ужасно … douleur atroce[46] … Не могли бы мы вернуться?

— Разумеется, ma cherie, — обеспокоенная Жюли взяла подругу за руку. — Сейчас же поедем. Мигрень… А я как назло не взяла свои соли сегодня.

Арсеньев молча смотрел на Загорского. Он сразу же вычислил причину столь неожиданного приступа мигрени Марины, но терялся в догадках, что между ними произошло. Может, зря они с Жюли следили за их protégée[47] не так тщательно, как следовало бы. С другой стороны, он был уверен, что Загорский никогда не позволил бы себе оскорбить словом или действием невинную девушку.