Случайная жертва - Алла Холод

время я еще кочевряжился, что-то из себя изображал, потом процесс пищеварения сделал меня тем, чем я и должен был стать, – пищей. Или даже пищевой добавкой, потому что новой пищей уже стал Роберт, хотя и далеко не сразу.

Я мог сбежать от всего этого? Безусловно. Мог бросить все и сделать так, чтобы никогда больше никого из них не видеть: ни Наташу, ни ее брата? Мог, но я этого не сделал. Кого теперь обвинять? Некого. И ведь дело не только в деньгах, хотя и в них тоже, надо смотреть правде в лицо. Деньги давали определенную свободу, возможность не задумываться о том, какую на самом деле идиотскую жизнь я веду. Деньги давали легкость бытия, это было определенной компенсацией за бессмысленность этого самого бытия.

На протяжении жизни я много раз спрашивал себя: а чего я, собственно, боялся? Потерять источник заработка, который мне обеспечил Аркаша? Потерять любовь, которая давным-давно иссякла? От чего я так старательно хотел себя уберечь? Из-за чего позволил им растоптать мою жизнь и превратить ее в ничто?

Я долго не мог найти ответа, а потом он пришел как-то сам собой. Я хотел спокойствия. Я хотел, чтобы меня оставили в покое и не трогали. Я не хотел развода не потому, что любил Наташу, а потому, что предвидел, во что превратится этот развод и каких душевных затрат он потребует. Как-то раз я слегка выпил и набрался смелости, затеял какой-то пустяковый локальный скандальчик, просто чтобы посмотреть на ее реакцию.

– Может, нам вообще не стоит быть вместе? – заявил тогда я. – Может, попробовать жить отдельно и разобраться в своих чувствах?

Надо было видеть, во что превратилась Наташа после этих моих слов. Лицо ее пошло алыми пятнами, она стала похожа на дикое животное. При этом она изо всех сил старалась не орать, хотя бабий визг все равно прорывался сквозь ее отповедь.

Смысл ее выступления заключался в том, что я неблагодарная свинья, получившая от жизни все материальные блага с помощью ее брата. Что я не умею ценить добро, я конченая мразь и лицемер. И что Наташа постарается устроить мне такую перспективу, при которой я никогда больше не смогу заработать ни одной копейки.

Я тогда, конечно же, дал задний ход, заявил, что сомневаюсь в ее любви, а сам предан по гроб жизни. Мы помирились, она тоже просила прощения. Ложью было все! И мои идиотские объяснения, и ее тупое вранье. Но тогда я сделал для себя важный вывод, я точно понял, что Наташа уже давно меня не любит. Зачем тогда ей нужна наша семья? Бессмысленная, бездетная, в которой нет ни любви, ни понимания и даже просто хорошее отношение друг к другу тает на глазах?

Я долго думал, но все-таки понял. Успешная женщина и разведенка – эти два определения в понимании Наташи не могут принадлежать одной женщине. Она разведется со мной только тогда, когда у нее будет полностью готов новый брачный проект. Но такой, в котором она будет уверена. Новый муж – это новые проблемы. Удастся ли его так же четко обработать, лишить воли и самоуважения, как меня? Это еще вопрос. И вопрос, требующий хоть какого-то времени на его решение. Так что пока я был Наташе выгоден: я уже прошел термическую обработку, я давно упакован, нехирургическим путем лишен всех тех качеств, которые делают мужчину самостоятельным.

Когда-то в детстве родители возили меня отдыхать в Одессу к родственникам. У нас, детей, особых развлечений не было, но одну мерзость, которую любили мальчишки из нашего двора, я запомнил. Они ловили большую зеленую гусеницу – в нашей черноземной полосе такие не водились – и клали ее на муравейник. Гусеница пыталась убежать, но не тут-то было! Она была слишком тяжела и неповоротлива. Какая бы крупная она ни была, но муравьев в любом случае было больше. В общем, через пятнадцать минут от огромной, жирной гусеницы оставалась только оболочка. Мальчишки приходили к месту экзекуции через полчасика и дружно смеялись над видом бледной оболочки, которая осталась от насекомого. Впрочем, трудолюбивые муравьи и ей находили применение.

Я стал ощущать себя такой вот гусеницей. Меня опустошили, высосали из меня всю мою сущность. Высосали и выплюнули. И я понял, что в этом состоянии я долго не протяну. У меня не осталось ни одной эмоции, которая могла бы поддерживать мою жизнь.

Это продолжалось довольно долго, наверное, года два. Я был полностью опустошен, пока в моей душе не зародились спасительные ростки нового чувства – ненависти. Я никогда не представлял себе, насколько спасительным, насколько упоительным и сладким оно может быть.

Очень скоро я понял, что ненависть – единственное, что дает надежду, что делает жизнь хоть сколько-то осмысленной. Когда ты полностью опустошен, когда у тебя отсутствуют желания и живые чувства…

Я не беру в учет желание поехать на какой-нибудь остров. Для моей жены Наташи это было Желание, да, для меня – нет. Я не придаю значения таким вещам, как туристические маршруты. Для Наташи это была половина смысла жизни, для меня нет. Меня вообще сейчас лучше не спрашивать о смысле бытия. Я в этом вопросе сильно запутался.

Когда я открыл для себя новые ощущения, мне стало легче. Они облегчали мне жизнь, придавали сил. Я понял, что ненависть – чувство весьма продуктивное, оно способно двигать человеком, оно может стать мотором, который заведет мертвый механизм, оно может стать триггером, спусковым крючком – назовите это как хотите. Вообще не важно, как все это называть. Я попробую сформулировать, но не обессудьте, если не получится. Во-первых, настоящая, беспримесная ненависть – это чистое чувство, заслуживающее уважения. Оно важнее любви, потому что сильнее ее, но это сейчас не важно. Важнее другое – ненависть чиста, она не лицемерит, ничего из себя не изображает, она искренна, вот я понял. Ненависть – это настоящее. Все остальное – ложь, обман, погоня за деньгами и прочая дрянь.

Я стал жить этим. Сначала было непривычно, потом понравилось. Я стал ненавидеть все вокруг. Я сходил с ума от летней жары, и никакие кондиционеры не могли примирить меня с действительностью. Осенью меня начинало корячить от луж, но самое страшное начиналось ближе к зиме, которая выдавала то гололед, то болото. Мерзкая, отвратительная погода, низкое атмосферное давление и магнитные возмущения доводили меня порой до бешенства. Я начинал ненавидеть уже не только Наташу и ее братца, я ненавидел всех и все вообще. В принципе. Отравленную антибиотиками еду, придурков, которые