Без Любви - Б. Седов

Так. Значит, мы едем к Тохтамбаш-баши вместе.

Наталья будет меня то ли страховать, то ли контролировать от прыжков в сторону.

Честно говоря, на месте Арцыбашева я поступил бы точно так же.

Он, конечно, подонок, но, взявшись делать свое грязное дело, он делает его последовательно и аккуратно и страхуется от ошибок и неожиданностей.

Все правильно.

Итак, мы едем к Тохтамбашеву вместе. А может, оно и к лучшему?

Еще не известно, как все сложится там, в горах, в отряде. А Наталья в деле себя уже показала. Уж как она тогда мента из арбалета продырявила - лучше не придумаешь.

Но никто из нас другому не верит. И каждый в конечном счете будет играть за себя.

Только за себя, любимого. Это ясно как божий день.

И про Кемаля ей нельзя знать ни в коем случае. Кемаль - моя страховка и против Арцыбашева и против нее самой.

Она, сука красивая, подставила меня с банком так, что мне теперь афганец Кемаль более родной, чем она, паскудина русская.

Но на неделю или две - судьба делает нас партнерами.

А потом посчитаемся.

И счет, который я ей предъявлю, скорее всего будет для нее неподъемным.

До Куляба можно было бы добраться и вертолетом - местные ребята из вертолетного полка, что поддерживают двести вторую мотострелковую дивизию федералов, позволяют себе коммерческие рейсы, и пятисот баксов за глаза бы хватило, чтобы за час долететь до места.

Но Наташа наотрез отвергла этот вариант.

- У Тохтамбаш-баши везде свои люди, и он узнает, как мы добирались до Куляба. И это вызовет у него подозрения, что мы не совсем те, за кого себя выдаем.

Поэтому поехали автобусом.

Что это была за поездка, можно себе представить, если посмотреть документальные фильмы о бедных людях, которые трясутся по жаре в переполненном, обвешанном мешками и чемоданами автобусе. По пыльной каменистой пустыне, под страшным палящим солнцем, да по такой тряской дороге, что порою кажется, что мозги, кипящие от жары, выплеснутся из башки на дорогу, когда автобус подпрыгнет на очередной колдобине.

Чтобы скрасить шестичасовой путь, я взялся изучать досье Студня, ксерокопию которого Наташа заботливо сунула мне для ознакомления. Я умею отрешаться от всего и сосредотачиваться. Но читать досье мешала не только жара и тряска, но и чья-то живая коза, которую аборигены втащили в автобус и которая теперь стояла в проходе рядом с моим сиденьем и все пыталась жевать мой правый рукав.

Итак, досье.

Вот фотки его мамаши.

А вот фотки его папаши в форме…

А вот и сам Студень в фас и в профиль…

Я читал и дивился - ну и скотина же этот Студень!

Отец воевал, мать за ним дураком ходила, а он, мало того, что в карты материнские деньги проигрывал, так еще и воров на родимую хату за долги навел.

К исходу пути я уже знал про Студня все.

И когда в Кулябе мы вышли из душегубки, именовавшейся автобусом междугороднего сообщения, я вернул досье Наташе, и она, тщательно разведя возле дороги небольшой бумажный костерок, сожгла все дотла, а пепел растоптала.

В секретном досье на майора Тохтамбашева был указан кишлак, где жили родственники нынешнего баши - полевого командира и хозяина края. До кишлака было пятнадцать километров. Причем - пешком.

Это, может быть, в Сибири полста километров не расстояние, а в Средней Азии и километр дороги дается тремя литрами пота!

В общем - шли молча.И не от того, что не хотелось разговаривать, а потому, что не было никакой возможности шевелить языком.

Кишлак открылся неожиданно - за очередным изгибом дороги. Никакого дорожного указателя, никакой надписи или транспаранта. А могли бы красиво написать, что здесь родился и вырос хозяин местного края - бай и курбаши - майор Тохтамбашев…

Мы подошли к крайнему дому.

Ишак, не привязанный, сам себе пасется в чахлой высохшей растительности, едва напоминающей тот раздел ботаники, где сказано про колючку и коноплю. Рядом - юный грязный таджик лет четырех, но уже в халате и тюбетейке. Оба - и ишак и его пастырь - с интересом глядят на русских чужаков.

- Эй, малец, а взрослые дома есть? - спросила Наталья, протягивая пацану леденец.

А малец смотрел-смотрел, пуская слюни, а потом ка-а-ак дунет в дом с криком не по-нашему!

Наташа засмеялась.

- Экая дикость здесь, однако!

В доме заскрипела дверь, и в проеме показался бородатый старик в белых, выцветших шароварах, полосатом ватном халате и в тюбетейке. В руках старик держал вполне современный помповик двенадцатого калибра.

- Э-э-э! Ассалям алейкум, ака! - нашлась Наташа, показывая старику руки, поднятые вверх и ладонями вперед, - у нас нет оружия, дедушка!

Дед поглядел на меня, и я тоже изобразил на лице любезную улыбку и тоже поднял вверх руки.

- Алейкум ассалям, - ответил дед, опуская ствол книзу, - кого ищете, русские?

- Нам поговорить надо с вами, ака, - взял я инициативу, потому как уже усвоил восточное правило, что женщину, хоть бы и в начале XXI века, здесь, в Средней Азии, не воспринимают как человека и разговаривают о делах только с мужчинами.

- Пройдем в дом, - сказал ака, жестом приглашая меня, а уж потом Наташу.

Азиаты здорово приспособились. Умеют строить такие жилища, где даже в дикую жару - вполне прохладно и без кондиционера. Непривычный для русского человека земляной пол вровень с уровнем окружающей местности. Но подумав, понимаешь, что при почти полном отсутствии осадков влаги и сырости здесь боятся меньше всего.

Убранство сакли самое нехитрое.

Но тем не менее я отметил и маленький телевизор, что может работать от автомобильного аккумулятора, и хороший музыкальный центр с сидюшником, и, что самое главное, - американскую рацию "уоки-токи" армейского образца. Такую, какие были на вооружении у всех пакистанцев и моджахедов еще в годы большой афганской войны.

Мы вошли и сняли обувь, так как прямо на земляном полу были постелены вполне еще товарного вида ковры. Опасаясь задеть головою чрезвычайно низкий потолок, я без приглашения по-зэковски присел на корточки.

Дед тоже присел. Сперва на колени, поджав пятки под тощие ягодицы, а потом, переменив позу, уселся по-турецки.

Помолчали.

И за время этой паузы я отметил еще одно очень важное обстоятельство - рация, что лежала у окна, была включена на прием, потому что неожиданно из нее раздалось характерное шипение, за которым послышался ничего не значащий для моего понятия набор гортанных звуков местного диалекта… быр-мыр-дыр, быр-мыр-дыр. Потом опять характерное шипение и снова - быр-мыр-дыр-бамбарбия-кергуду.

Когда рация включилась, дед вздрогнул, но на бородатом морщинистом лице не отразилось никаких эмоций, будто он, как и мы, ничего не понял.

- Ака, помогите нашему горю, помогите нам найти господина Тохтамбашева, - выдавил я из себя, понимая, что отныне отсюда уже пути назад не будет, что сказанные мною слова уже означают для меня, что Рубикон перейден и мосты сожжены.

- А откуда ты знаешь, что я могу тебе помочь? - спросил дед.

- А вон, - кивнул я на рацию.

- А-а-а, это не мой, - сказал дед, - это я на дороге нашел, с вертолет, наверное, уронили, или с бронетранспортер…

- Ты нас не бойся, дедушка, - успокаивающе сказал я, - мы не шпионы.

- А чего мне вас бояться, я старый, - ответил дед, - это вам бояться надо, потому что вы молодые. Жалко, если жизнь рано оборвется, а ты ведь неверный и в рай не попадешь.

Дед что-то сказал давешнему нашему малому в халатике с тюбетеечкой, и тот стремглав выбежал из хижины на улицу.

- На ваше счастье в кишлаке сейчас гости, которые смогут вам помочь, - сказал дед, и мое сердце забилось в тревожном ожидании.

Ждать долго не пришлось.

Уже через час, с завязанными за спиной руками и с обязательными при этом мешками на головах, нас куда-то везли в открытом уазике. Одно было хорошо - на приличной скорости ветерок обдувал лучше любого кондиционера, и поэтому даже с мешком на голове духоты не ощущалось.

Уазик был стандартной военной комплектации, и нас с Натали засунули в то пространство за задним сиденьем, где в ментовских машинах подобной марки отгорожен обезьянник, рассчитанный на перевозку двух задержанных.

Мы сидели прямо на металлическом полу, и каждый удар камня или дорожной выбоины по подвеске заднего моста бешено несущейся машины самым болезненным образом отзывался в наших с Наташей организмах. Но в этой ситуации нам оставалось только набраться терпения и надеяться, что дорога окажется недолгой.

Однако дорога оказалась долгой.

Лихой шофер дважды останавливался, и у нас было время передохнуть. Один раз останавливались, чтобы залить в бак бензину из канистры. Это было нетрудно понять по характерным звукам открываемой горловины и бульканию переливаемой через воронку жидкости. Второй раз солдаты Тохтамбашева остановились просто по малой человеческой нужде. Я тоже начал проситься, но тут же получил удар палкой по ключице и более проситься не стал. Наташа терпит, ну и я потерплю. Раз уж не пустили поссать и рискнули тем, что мы им машину изгадим, значит, совсем недалеко осталось ехать.