Гангрена Союза - Лев Цитоловский

Все понимали, что подготовились они плохо, позволили втянуть себя в ненужную стычку, секретного оружия не припасли, даже самопалы не захватили, оставили зачем-то для следующей игры. А Сева, например, умел добывать сероводород, жутко вонючий газ. Он мог обойтись без тухлых яиц, стоило только смешать серу и огрызок от старой свечки. Всё бы пошло по-другому. А теперь нужно поскорее освободить Алену и ребят. Пленникам там, наверняка, не сладко, Гера угрожал не зря. Сейчас Красных четверо против шести. Что случилось после дымовой атаки? Где, интересно, Жадюга? Найти бы его и перетащить на свою сторону, но как? Решили пока разойтись по домам, пообедать, подумать, а потом снова собраться в штабе. Времени нет совсем, домой — и обратно.

Коляна кормил дед, а Сашку — мать, они их задерживать не станут. У Андрюхи и Серёжи днем все были на работе, и они разогревали еду сами, но когда Серёжа пришел, то электроплитка была занята, соседка жарила пирожки. Поэтому он сел за стол и начал есть оставленные матерью холодные гренки. Механически пережевывая пищу, Серёжа напряг брови, потом изо всех сил нахмурил лоб, но все мысли куда-то разбежались.

На стук во входную дверь, Серёжа и внимания не обратил, потому что никого не ждал, а зря. Дверь открыла соседка и впустила двух, как ей показалось, Серёжиных друзей, вполне безобидных пацанов. Это были Рыжий и Бочка, они вежливо поздоровались и прямиком прошли в комнату. Рыжий брызнул в лицо Серёже холодной водой, которая пахла уксусом, и у того сразу же защипало глаза. Потом, угрожая дубинками, связали руки и вывели из комнаты — не мог же он звать на помощь соседку! Так они доставили его в свой штаб.

8. Вкус победы

Алые толпились на лестнице, ведущей в их подвал, в коридоре и в прихожей, все, кроме Жадюги. В самом штабе, в закутке уже были все Красные, кроме Алены и Андрюхи. Руки и ноги у Красных были опутаны веревками, Серёже ноги тоже связали, едва он переступил порог. Алые держались важно и неторопливо, как начальники. У Геры глаз был заплывший и выбит зуб. Наверное, Андрюха постарался, на него похоже. Однако настроение у Геры было отличное, он весело напевал, что броня у них крепка, а танки быстры. Потом Алые вышли из каземата и, судя по лязгу, закрыли дверь на висячий замок.

Красные остались одни. Серёжа спросил, где Алёна и узнал, что её куда-то увели, сказали, что накажут, потому что она огрызалась и грозила с каждым из Алых посчитаться потом. Ты в плену, орали они, имей уважение к победителям!

— А что она им предъявляла? — поинтересовался Серёжа.

— Гера, гад такой, запретил развязывать нам руки, чтобы можно было сходить на ведро. Ржал и говорил, чтобы мы писали в штаны.

— Ну, с Алёной так нельзя, — понял Серёжа. — А тебя, Сашка, почему захватили, мать как раз за покупками ушла?

— Да нет, мама была, — вздохнул Сашка. — Они сказали, что у нас игра такая, чтобы она повернулась к шторе, а то не засчитают. Она и отвернулась. Тогда они связали мне руки и увели. Интересно, она до сих пор смотрит на штору, или заметила, что меня нет?

— А меня подкараулили в подъезде, — поделился Колян, — не учли мы, что, пока идет бой, нужно охранять друг друга. Вот они и ловили нас поодиночке.

Через некоторое время раздался лязг запора, Клоп распахнул дверь и в камеру протиснулся Рыжий с жестяным тазом на вытянутых руках. Он звонко грохнул таз о цементный пол, так что оттуда слегка плеснула жидкость.

— Мы не звери, — провозгласил он, — мы своих пленников кормим. Всё, как положено арестантам, черный хлеб с чистой водой. Хлеб черствый был, мы его в тазике замочили. По куску хватит на всех. — Он слегка пнул таз ногой.

— Я так понимаю, руки опять развязывать не собираетесь? — усмехнулся Колян.

— Не-а. Гера сказал, пленников нужно уважать. Даже свиньи едят без рук, из корыта. А вы что, хуже свиней? Справитесь, — он повернулся и хлопнул дверью.

Колян, у которого ноги были связаны у щиколоток, мелкими шагами подобрался к тазу с огрызками, плавающими в подозрительной жидкости. Похоже, ему хотелось бы зафутболить щедрое угощение подальше, но Сева успел его остановить:

— Пока мы здесь, не стоит захламлять нашу тюрьму еще больше, тут итак не слишком уютно.

— Сейчас-то мы ещё не слишком голодные, а если пройдет время, и мы хорошенько проголодаемся, не захотим ли мы отведать этих помоев? Может быть лучше опрокинуть эту гадость, пока не поздно?

— Не волнуйся, они же нас отпустят вечером. До этого времени как-нибудь уж выдержим. — Сева подошел к запертой двери и громко постучал в неё ногой:

— Эй, вы там! Ззабирайте свои помои, как-нибудь обойдемся без вашего угощения.

Им никто не ответил. Колян тподошел и постучал еще громче, но ответа опять не было. Похоже, что тюремщики их заперли и ушли. Сашка и Яша всё это время что-то степенно обсуждали и почти не обратили внимания ни на визит Рыжего, ни на действия друзей.

Через некоторое время снова загремел замок, это пришли за Серёжей и Севой, распутали им ноги и вывели из подвала. Руки, на всякий случай, развязывать не стали. Серёжу охраняли Фитиль с Бочкой, а Севу — Лысый и Рыжий. Серёжу повели налево, Севу — направо. И Фитиль, и Бочка выглядели вполне по-пиратски, у одного был перевязан правый глаз, у другого — левый. То ли это сделали для конспирации, то ли их по одному подкарауливал Андрюха. Клоп, у которого глаз теперь тоже заплыл, остался сторожить у закрытой двери, а Гера где-то вершил свои начальственные дела.

Оказалось, что Серёжу, да, наверное, и Севу, вели домой. Они, как побежденные, должны были выплатить контрибуцию, дань за своё поражение. А что? Ведь так и договаривались.

Фитиль, едва переступив порог, прихватил своей клешней, на которую теперь была похожа его двупалая рука, уже початую бутылку подсолнечного масла. Для тетки, пояснил он. А Бочке понравилась готовальня. Чертить он, конечно, не умел, да и Серёжа тоже, но никелированные инструменты были красивы, глаз не отвести.

— Готовальню нельзя, — возразил Серёжа, — она не моя. Ты, ведь, меня победил, а не папу, попробовал бы ты с ним сразиться!

— Фиг с ней, — неохотно согласился Бочка, — но этот золотой паровоз, хотя бы, твой?

— Паровоз будет мой после дня рождения. Мне папа его мастерит, а