Повести о Куликовской битве - М. Н. Тихомиров

сечи. Ни един от них не избысть. Оттоле же человек той верен бысть[414] и целомудр. И поведа великому князю видение единому. Он же рече: «Ни поведай никому же!» Князь же великый въздев руце на небо и нача плакатися и глаголати: «Господи человеколюбие, молитвами святых мученик Бориса и Глеба помози, господи, яко же Моисею, яко Давиду на Галиада, и пръвому Ярославу на Святополка, и прадеду моему, великому князю Александру, на хвалящагося римъекого короля, хотех его разорити. Ни по грехом по моим въздай же ми, господи, ниспосли, господи, милость свою и просвети нас благоутробием своим. Не дай же, господи, на смех врагом нашим раб своих, да не порадуются врази наши, ни ркут срама на верных — где есть бог их на нь же уповаша! Помози, господи, рабом своим Христианом, иже имя твое нарицаем!»

Сказание о боевом[415] ступлений, о горьком часе, в нем же множество създаниа божиа хощет пастися.

О горкой час! О престрашное время!

И о година[416] крови исполнении!

Приспе же время месяца септевра в 8 день великого праздника спасенна христпаньского Рожества святыа богородици. Свитающи же пятку и въсходящу солнцу, бывши же утру мгляну. И начата же стези христиане простиратися и трубы гласити мнози. Уже бо князей рускых и воевод и всех удалых людей кони их окротеша гласом трубным, и коиждо под своим знамением идяще, полци же их идуще по достоанию, елико где кому веляще. Часу второму наставшу дни, и начата гласи трубныя обоих странъ сниматися. Татарскыа же трубы акы онемеша, рускыя же трубы наипаче утвердишася[417], а самым еще не видетися, занеже утро мгляно. Но вельми есть тут земля постона, грозу подающе от востока до моря, от запада же до Дуная. Поле же Куликово видением, яко прегыбатися, рекы же выступити из мест своих, яко многым[418] воем по них бродимым, и николи же такым быти полком на месте том. Великому же князю преседающе на борзиа кони, издя по полком, с слезами глаголаше: «Отци и братиа моа, господа ради подвизатися и снятых ради церквей и вери ради христиапскыа, и сиа смерть не смерть, но живот вечный! Ничто же бо земнаго собе не помышляйте и не уклоняйтеся на свое дело, но венци победними увяземся от Христа бога и спаса душам нашим!» И утвердиша полки и паки прийде под свое знамение чръное и, сшед с коня, на ин конь седе и съвлачай с себе превлаку цароку, яко во иную облечеся. Той же конь даст под Михайла Андреевича и ту превлоку на него положи, иже бе любим ему паче меры; и повеле знамя рителю своему пред ним възыти; и под тем знамением убиен бысть Михайло Андреевичь.

Князь же великий став на месте своем, и въздев руце свои на небо, и вложи руку свою за надра своа, и выняв живоносный крест, на нем въображены христовы страсты в нем же бе. И въсплакася горько и рече: «Тобе уже конечное надеюся, живоносному кресту, иже сим образом явил пречистому царю Костантину, егда ему на брани сущу с нечестивыми и студными, образом твоим победи их. Не могут обрезании человеки стоати против образу[419] твоему и тако удиви, господь, милость свою на рабе своей!»

Послание от игумена Сергиа

Сие ему глаголяще, в то же время прийдоша к нему книгы от преподобнаго игумена Сергиа, в них же бе писано: «Великому князю Дмитрею Ивановичу и всем рускым князем и всему православному воинству мир и благословение!» Князь великий Дмитрей слышав преподобнаго старца и целова посланника того етера любезным целованием, акы некыми твердыми бронями въоружившеся. Еще даст ему старец послание от игумена Сергиа: хлебець святыа пречистыа богоматере. Князь же великий и снед хлебець и простре руце свои на небо, възопи велегласно: «О велико имя пресвятаа троице, пресвятаа владычице, госпоже богородице, помогай нам молитвами твоего Сергиа игумена!» И прием конь свой, и взем палицу свою железную, и подвижеся с полку вон[420], и въсхоте преже сам почати от горести души своеа за землю Рускую и за веру христианскую, и за святыа церкви, и за свою великую обиду. Мнози же рускиа князи и богатыри удръжаша его и рече ему: «Не подобает тобе, великому князю, самому в полку быти, тобе подобает особе стоати и на нас смотритися, то пред кем[421] нам явитися? Егда же упасет бог тебе, великого князя, милостию своею, и како разумееши кого чтити и даровати? Мы же въси готовы семо головы своа сложити за тебе, великого государя. Тобе, государу, подобает, елико служити своими головами, тех на память сътворити, яко же Левонтий цар Федору Тирону, и в книги съборныа памяти деля написати. Рускым же князем по нас тако же будет. Аще ли тебе единаго изгубим, то от кого того чаати имам? Аще ли вси спасемся, а тебе единаго останем, то ки успех[422] будет нам? И будем акы стадо овчее не имеюще пастыря влачимся в пустыни, его же, пришедши, дивии волци разпудят и елико хто хощет. Тебе подобает спасти себе и нас.

Князь же великий прослезився и рече: «Братиа моа милаа, добраа реч ваша, и не могу противу их отвещати, известно паче неуспети, но токмо поставлю вас: вы бо есть въистинну блазии раби. Нопаче же весте и разумеете мучение святого христова страстотръпца Арефы. Вънегда умучен бе Улианом царем, по многых же муках повеле цар вывести на позорище сечи. Доблии же воини избраннаго воеводы единь пред единым ускоряют и един за единаго под мечьголову кладет. Видящи убо воеводи своа, яко уже воевода възбрани войску своему, и рече: «Весте, братиа, у земнаго своего царя не аз липрез вас почтен[423] бысть? Земныя же чести и дарове не аз ли през вас възымах? Ныне же мне преже подобает убо у небеснаго царя, моей же голове преже усеченой быти, паче же и венцанные!» Приступив воин, усекну главу его, последи же 700 воинь. Тако же, братиа моа, кто боле мя в рускых князей от вас почтен бысть? И вас всем глава бых. Благаа бо приах от господа, злых ли не могу тръпети? Мене ради единаго вся въздвигошася, как могу видети вас побиваемых? И прочее к тому не тръплю, общую чашу имам з вами пити и смертию умрети. Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся —