Я — из контрразведки - Алексей Нагорный

Коханый обрадовался. Это как нельзя лучше соответствовало его планам. Не посоветовавшись с Зотовым, он явился на встречу и повел всю компанию в «Три поцелуя». Там подавали пиво и вяленую салаку. Выпили раз, другой, третий. Коханому очень уж не хотелось глотать за его превосходительство главнокомандующего, но унтеры оказались дубовые, старого закала. Пили они, что называется, в три горла. Коханый успевал только бутылки считать. Пили, но языков не развязывали, отмалчивались и отшучивались. И так уж вышло, что Коханый напился первым и первым развязал язык. Он и спросил–то всего ничего: «Когда завтра заступаете на посты», но этого оказалось вполне достаточно. Один из унтеров, Еремеев, секретный агент контрразведки, состоял на связи у полковника Скуратова. Уже через полчаса после того, как новые друзья, проревев последний раз «Распрягайте, хлопцы, коней», разошлись — Еремеев сидел на явочной квартире контрразведки и докладывал Скуратову о происшедшем разговоре. Скуратов для порядка выругал агента за то, что тот поднял его среди ночи с постели, но потом задумался. Чутье подсказывало ему, опытному розыскнику, что за этой на первый взгляд невинной выпивкой кроется, возможно, рука Москвы или, во всяком случае, местного областкома, пусть разгромленного, расстрелянного, но все еще дающего о себе знать, тем более что речь шла об огромных материальных ценностях. Это Скуратов понимал хорошо. Отпустив агента, он пошел в «Кист». Климович еще не спал. Сидел в своем кабинете и читал Плутарха.

— Курите, — Климович подвинул открытый портсигар и чиркнул спичкой.

— Благодарю, Евгений Константинович, — отрицательно покачал головой Скуратов. — Мне доктор не советует, говорит: «При вашей крайне нервной работе курение — гвоздь».

— Какой еще гвоздь? — удивился Климович.

— В гроб! Я бы и вам не советовал, ваше превосходительство. У вас ведь тоже нервная работа.

— Вы так думаете? — с плохо скрытой иронией осведомился Климович. Скуратов был ему крайне не симпатичен. Нет, работник он был отменный, таких поискать, но вот встречаться с ним, вести беседу… Это было крайне неприятно. И эти легенды о молотке, пытках… Может быть, он не совсем нормален, этот Скуратов?

— Скажите, полковник, — Климович пустил в потолок мощную струю дыма, — Скуратов, это что, от Малюты у вас? От времен Грозного?

— Нет–нет, — улыбнулся Скуратов. — Отнюдь, не думаю, хотя… Все может быть. Ведь род наш — боярский, древний. Впрочем, я не знаю, а врать — не хочу.

— Что значит древний?

— Государем императором Николаем Первым прапрадеду пожаловано потомственное дворянство.

Климович засмеялся. Это было неприлично, но он не мог сдержаться. Этот новоявленный дворянин не имел о русской истории ни малейшего представления.

— Вы что окончили, полковник?

— Чугуевское пехотное, ваше превосходительство, по последнему разряду.

— Хорошо, докладывайте, что вас привело так поздно… вернее, так рано, — Климович подошел к напольным часам в углу и застрекотал цепями, поднимая гири механизма.

Скуратов изложил свои предположения.

— Вы полагаете, что вопрос собутыльника о постах выведет нас на подполье? — с сомнением осведомился Климович.

— Я уверен.

Климович пожал плечами:

— Приведите доводы.

— У меня их нет.

— И вы хотите, чтобы под это «нет» я выделил вам филеров для наблюдения, а их наперечет, и разрешил использовать транспорт?

— Я уверен в успехе, — упрямо повторил Скуратов. — Если ошибусь, готов нести любое наказание. Ваше превосходительство, я вас как честный человек предупреждаю: если вы мне сейчас откажете, я к барону пойду. Делайте со мной что хотите.

— Вы в самом деле пытаете людей молотком? — вдруг спросил Климович.

— Да! — не опуская глаз, отчеканил Скуратов. — И горжусь тем, что у меня хватает нервов. Я не интеллигент, ваше превосходительство.

— И мать у вас была? — хмуро спросил Климович. — Идите, я сейчас распоряжусь, чтобы вам дали транспорт и филеров–наружников.

К десяти часам утра Скуратов выяснил следующее: Коханый живет на Таможенной, на втором этаже дома, в котором помещается магазин художественных принадлежностей. Снимает комнату у хозяина дома и магазина Боруха Акодиса, работает в портовом заводе, имеет доступ к военной технике. К делу Воронкова и Гаркуна не причастен.

Эти данные ни о чем не говорили, ни о каком подполье тут и речи не было, и, если оно действительно существовало, для выяснения этого необходимо было заняться Акодисом и Коханым всерьез. Это требовало времени и серьезной работы. К часу дня Скуратов сильно заколебался, но слово не воробей, как известно, генералу обещано подполье. Нет подполья — старик, чего доброго, на фронт закатает, с него станется… И так уже не скрывает неприязнь и волком смотрит, особенно после появления этого беломанжетника Крупенского. Тоже фрукт! Надо еще посмотреть, что к чему…

Скуратов томился в пролетке, непривычный штатский костюм тяготил его. Лохвицкая, которая ему подыгрывала, изображая не то уличную проститутку, приглашенную на час, не то постоянную любовницу, злилась на такую непристойную роль, злилась на Скуратова и готова была публично выцарапать ему глаза — просто так, по–бабьи. И он это чувствовал, видел и назло каждую минуту прижимал ее к себе. Она едва сдерживалась, чтобы не ответить ему серией тяжеловесных пощечин. И вдруг в половине второго на тротуаре противоположной стороны улицы появился офицер. Он шел развалистой, явно усталой походкой, похлестывая себя по голенищу сапога стеком. На него бы и внимания никто не обратил, но офицер остановился, снял фуражку и ожесточенно поскреб себе пятерней голову.

— Ничего себе, — протянула Лохвицкая. — Совершеннейший хам, вроде вас. Я уже видела его в ресторане. И в суде, — вспомнила она.

— Но, но! — озлился Скуратов. — Я попрошу… без сравнений.

— Да это же Зотов! Из харьковской «чрезвычайки», — ахнула Лохвицкая. — Тогда в ресторане… — она осеклась, вспомнила о Крупенском и поняла, инстинктивно почувствовала, что сейчас лучше промолчать.

— Врешь! — Весь псевдолоск сразу слетел со Скуратова.

— Вы идиот! — процедила Лохвицкая. — Вы видите, он вошел в магазин?

— А что тогда, в ресторане? — вдруг опомнился Скуратов.

— В ресторане? — Она сделала непонимающие глаза. — А–а, он аплодировал Плевицкой.

— Подождем еще десять минут, — решил Скуратов. — Если никто больше не придет, оцепим квартал и возьмем всех, кого найдем внутри дома.

Скуратов установил наблюдение за домом Акодиса в десять утра. Он не знал, что в девять к Акодису пришел Марин, чтобы договориться о деталях операции по изъятию ценностей, которая была назначена на вечер. Пришел, все обсудил и собрался уходить, но заметил на другой стороне пролетку с Лохвицкой и Скуратовым и понял, что появились они здесь, выследив Коханого. И не ушел. Со стороны черного хода и двора тоже торчали филеры–наружники. Положение складывалось совершенно безвыходное. И вот в этот самый, очень отчаянный момент в подсобку ввалился Зотов и объявил Марину, хмурясь:

— Книга… если ты понимаешь, о чем речь, не обнаружена. Сделать ничего не смогли. Тебе просили передать: ма–кси–мум… — он с трудом выговорил это слово, — осторожности…

— Спасибо, — сказал Марин, — а теперь выгляни в окно.

Зотов выглянул и побелел. Засуетился и схватился за кобуру.

— Идите за мной! — Акодис сунул Зотову в руку плотную пачку открыток. — Это порнография. Приходили ко мне исключительно за этим. Документы у вас в порядке, так что выкрутитесь. — Он повел Зотова в торговый зал, — Я сейчас вернусь, — повернулся он к Марину на ходу. Акодис преобразился. Обычно нервный и суетливый, многословный и крикливый, он теперь олицетворял собой спокойствие, деловитость и выдержку.

В зале он еще успел спросить у Зотова:

— Что за книга? О чем речь?

Вопрос был запрещенный, вопреки правилам, но Зотов с чистым сердцем ответил, что не знает. Он и в самом деле не знал. Если бы Акодис задал этот вопрос Марину, если бы успел… Но — он не успел, а вернее, забыл. Было уже не до вопросов…

Он вернулся в подсобку и начал отодвигать от стены огромный буфет. Марин помог ему. Буфет с трудом сдвинулся с места, за ним в стене была неглубокая ниша, нечто вроде вертикального склепа.

— Вы! — коротко бросил Акодис.

— Но… — начал было Марин. Однако Акодис подтолкнул его к нише и добавил коротко:

— Вы же понимаете…

Марин встал в нише, спиной ощутив сырой холодный камень. В то же мгновение Акодис, смешно покряхтывая, начал передвигать буфет на место. Вот только маленькая щелочка осталась, вот и она исчезла. Марин услышал, как Акодис чем–то колотит по ножке буфета.

— Гвоздь, — объяснил Акодис. — И захотят — не сдвинут.

Постепенно глаза Марина привыкли к темноте. Он обнаружил, что в задней стенке буфета сияет довольно широкая, с палец щель, сквозь которую виден на полке графин с водкой, рюмки, а за ними пупырчатое стекло в створках.