В сладком плену - Адель Эшворт

Звук неторопливых шагов прервал ее мысли, она оглянулась через плечо, и несколько секунд спустя, когда Ян наконец появился на пороге, ее сердце забилось быстрее.

Вид у герцога был помятый: вечерний сюртук был уже сброшен, жилет расстегнут, темно-коричневый галстук ослаблен на шее, а рукава рубашки подкатаны до середины предплечья. Ян долго смотрел на нее с порога. Его лица почти не было видно в свете единственной лампы, лившей неверный свет с одной из тумбочек, но Виола чувствовала, как он медленно скользит по ней взглядом, начиная от изящной прически и заканчивая подолом темно-фиолетовой, расшитой атласной юбки.

Виола внутренне сжалась от нахлынувшей неуверенности. Она повернулась к Яну так, чтобы смотреть прямо на него, и, пытаясь унять дрожь, обеими руками сжала бокал с хересом. После долгой, неловкой паузы она нарушила гнетущее молчание:

— Вы что-нибудь скажете, ваша светлость, или пока просто посмотрите на меня?

Первые несколько секунд он ничего не делал. Потом очень медленно запер за собой дверь, изолировав их от внешнего мира.

— Зачем вы здесь? — спросил он низким, сдержанным голосом.

Расправив плечи и гордо подняв голову, Виола ответила:

— Чтобы предложить вам перемирие.

— Перемирие?

— Да. Я, со своей стороны, покину город, — без пауз и увиливаний сказала она.

Герцог едва заметно кивнул.

— Знаю. Я только что говорил с вашим юристом.

Она заморгала; ее рот сам по себе приоткрылся.

— Как вы… Зачем?

Он слабо пожал плечами.

— Я искал вас и подумал, что вы можете быть у него в кабинете, ожидать вестей или оплаты с аукциона.

Виола облизала губы, потом сглотнула, не зная, как ответить.

— Не волнуйтесь, милая Виола, — ухмыляясь, протянул герцог. — Поверенный бережно хранит ваши тайны. Впрочем, он все-таки сообщил мне, что вы собирались меня навестить. — Он снова обвел ее взглядом с ног до головы. — Честно говоря, я не думал, что вам хватит дерзости явиться ко мне, в мой дом, после того, что вы сделали сегодня вечером.

Виола не могла понять, что у герцога на уме, и тот факт, что он искал Дункана и говорил с ним о ней, заставил ее поежиться в корсете. Очевидно, Чэтвин явился к ней в особняк, и Нидэм слишком щедро поделился с ним информацией. Если дворецкий, много лет прослуживший ей верой и правдой, сделал такое, это значит, что Чэтвин угрожал ему или перехитрил. Внезапно ей захотелось просто поскорее уйти.

Прочистив горло, Виола сказала:

— Я пришла, чтобы предложить вам банкирский чек в обмен на мою картину.

Не спуская с нее глаз, Ян сузил веки.

— Рисунок останется у меня.

Это простое заявление еще больше выбило ее из колеи. Ян вел себя совсем не так, как она ожидала. Вместо того чтобы кипеть от гнева и требовать немедленных ответов, он изучал ее с холодной расчетливостью во взгляде, от которой на нее накатывал ужас. Она уже тысячу раз пожалела, что раздразнила герцога этим вечером. Впрочем, еще не поздно пойти на попятный. Она просто не знала, как отвечать на такое ледяное спокойствие.

Ян, очевидно, почувствовал ее растерянность. Глубоко вдохнув, он сцепил руки за спиной и пошел к ней, не сводя с нее пристального взгляда.

Виола попятилась на шаг, почувствовав, как приподнялись юбки, когда атлас и кринолин вжались в оконное стекло у нее за спиной.

— Простите, ваша светлость, — резко сказала она, — но я не представляю, зачем вам оставлять себе подделку, которую вы так мастерски выявили, опозорив меня…

— Мы оба знаем, что это не подделка, — отрезал Ян, останавливаясь в двух футах от нее. — И мы оба знаем, что вы сами ее нарисовали, под псевдонимом Виктора Бартлетта-Джеймса, равно как и весьма откровенную картину, которую сегодня вечером продали с аукциона.

Конечно, он не мог не прийти к такому выводу, увидев портрет в «Бримлис». Виола ожидала этого и надеялась, что полотно, хотя бы отчасти, пробудит в нем воспоминания; возможно, так и случилось. И все же холодный, сдержанный тон, которым Ян признал в ней художника, послужил ей первым тревожным звоночком.

— Вы никак не докажете, что Виктор Бартлетт-Джеймс — это я, — смело сказала Виола, — и уверяю вас, если вы попытаетесь объявить об этому миру, вам никто не поверит. Кроме того, я знаю, что Дункан никогда не обманет моего доверия и не выдаст вам подробностей о моей работе, моем прошлом или моих планах на будущее.

— Мне не нужны ваши подробности, Виола, и я не собираюсь никому ничего доказывать, — сказал герцог. — Важно то, что обе картины теперь принадлежат мне, и уверен, вы понимаете, сударыня, что произведение искусства, которое я приобрел сегодня вечером, никогда больше не увидит света дня.

Испугавшись, Виола не сдержалась и выдохнула:

— Вы не уничтожите картину.

Герцог на миг опустил взгляд к ее груди, потом снова посмотрел ей в глаза.

— Но ведь я не могу ни продать, ни выставить напоказ полотно, столь очевидно написанное с меня, аристократа, которого, как всем известно, похищали и держали в плену простолюдинки.

Виола внутренне сжалась от такого черствого, пропитанного неприязнью ответа.

Ян приблизился на шаг.

— Сколько их еще, Виола?

— Их?

— Вы знаете, о чем я спрашиваю. — У него задергалась щека. — Сколько еще картин нарисовано с меня, с нас? Вы… по памяти их создавали?

Он так внезапно и грозно навис над ней, что у нее сжалось сердце.

— Нет больше никаких картин.

Покачав головой, герцог сказал:

— Я вам не верю.

— Вам ничего не остается, кроме как верить мне, ваша светлость, — парировала Виола, стараясь выглядеть храбрее, чем на самом деле. — И если мы заключим перемирие и вы навсегда оставите меня в покое, никаких других гарантий вам не понадобится.

Ян слегка склонил голову набок и внимательно вгляделся в Виолу.

— Идете напролом, да?

— Скорее, ясно вижу цель, — быстро ответила она. — Вы же знаете, у нас обоих есть тайны, которые не хотелось бы раскрывать.

От этой завуалированной угрозы взгляд герцога потемнел, а челюсти сжались. На несколько секунд воцарилось молчание, потом Ян хрипло прошептал:

— Что произошло в темнице, Виола? Между вами и мной.

Не торопясь с ответом, Виола отпила хереса в тщетной попытке скрыть свое замешательство.

— Ничего не произошло.

Герцог изумленно поднял брови.

— Ничего?

Он выбросил руки вперед и скрестил их на груди.

— Я знаю, что-то произошло, и вы тоже должны это знать. Хватило же вам наглости нарисовать нас вместе, показать эту картину публике и продать ради наживы.