Кровавые жернова - Воронин Андрей Николаевич

– А вы, извиняюсь, по какому делу?

– Я из Москвы. По церковным делам.

Пенсионер взглянул в окно. Через решетку увидел машину.

– По коридору прямо, затем направо белая дверь.

Холмогоров поблагодарил. Дежурный схватил телефон, и Холмогоров слышал, ступая по выкрашенному половой краской паркету, как дежурный кричал:

– Иван Иваныч, к вам из Москвы, церковник. Докладываю!

– …

– К вам!

Холмогоров открыл белую дверь, когда Иван Иванович, наверное сверстник дежурного, опускал трубку красного телефона на рычаг. Огромный, как бильярд, двухтумбовый стол занимал полкабинета. Диван, кресло и много цветов в глиняных горшках на широком подоконнике.

Иван Иваныч одернул полы пиджака и вышел из-за стола. Директор оказался на удивление низкорослым.

– Здравствуйте, Иван Иванович, – произнес Холмогоров.

Директор архива протянул для рукопожатия ладонь. На огромном столе директора архива стояли чашка, из которой торчала ложка, черная чугунная пепельница и лежала развернутая районная газета. Поверх газеты очки. Чем-то забытым, давным-давно виденным, пройденным повеяло от кабинета и хозяина.

Директор архива, ознакомившись с документами Холмогорова, даже несколько опешил. Видеть воочию подпись Патриарха всея Руси ему еще не доводилось. Он сразу же стал услужливым, разговорчивым и настороженно поглядывал на Холмогорова, сдвинув к переносице седые брови.

– Присаживайтесь, уважаемый. Извините, сана вашего не знаю.

– Я не рукоположен в сан, я человек светский, – устраиваясь на диван, коротко пояснил Холмогоров.

Хозяин кабинета забежал за стол, убрал пепельницу, спрятал газету и чашку. Лишь очки на шершавой дубовой столешнице оставил.

– Не знаю, смогу ли я вам чем-нибудь серьезно помочь. Но очень хочется, – быстро повернулся, постучал кулаком в стену. – У нас здесь оперативная связь такая.

Холмогоров смотрел на герань, на колючие пыльные кактусы и на решетку.

– В архиве даже запах иной. Все запущено, финансирование нулевое, а без финансов в наше время, сами понимаете, Андрей Алексеевич, ни туда и ни сюда. Я уже десять лет работаю вот на этом месте, – указательным пальцем Иван Иванович, как дятел клювом, подолбил по столешнице. – Ко всем ходил, ко всем обращался.

Я им говорю, история – это святое, наше прошлое. Без истории никак нельзя построить новую Россию. А начальство лишь руками разводит и говорит: "Ты уж там, Иван Иванович, сам как-нибудь выкручивайся. Вот, сантехнику поменял. Трубы здесь были довоенные, протекали, беда… Знаю я Погост, бывал там. А скажите, Андрей Алексеевич, Святейший что, вправду занемог? Я вот в газете давеча прочел…

– Занемог. Простыл. Уже поправляется.

– Вы его часто видите?

– Довольно часто.

– Тоже у него работа не простая, все запущено, – директор архива хотел пожаловаться на советскую власть, которая разрушала храмы, но тут же вспомнил о своем партбилете и распространяться на щекотливую тему не стал.

В дверь постучали. Вошла женщина лет пятидесяти, в вязаной кофточке, с сатиновыми нарукавниками. Директор представил Холмогорова. Женщина даже смутилась, встретившись взглядом с высоким широкоплечим мужчиной с короткой седоватой бородой. Холмогоров произвел на нее сильное впечатление.

– Всяческое содействие Андрею Алексеевичу. Все можно показывать. И ту, последнюю папочку, которую нам из Твери переслали… Да, да, да, Зинаида Васильевна, смело можете показывать. А пока Зинаида подготовит документы, может, чайку?

Холмогоров не отказался и уже через пять минут сидел с чашкой дымящегося чая.

Директор архива был осведомлен и о прошлом района, и о настоящем.

– Вот вас церковь погостовская интересует.

Так вы знаете, жив еще прежний ее священник, отец Никодим. Вы не поверите, Андрей Алексеевич, ему за девяносто, а он еще бодр, в трезвой памяти. Ему год назад медаль вручили. Начальство районное похлопотало, в области поддержали, и сам губернатор приезжал. Так что вы можете к нему сходить, он много интересного знает, всю жизнь там прожил. А девяносто четыре года – это не шуточки!

– Я слышал о нем. Отец Никодим, говорите? Фамилия, если мне не изменяет память, Гаврилов?

– Вот именно, Гаврилов, – директор архива изумленно взглянул на Холмогорова. Он сам не помнил фамилию престарелого священника.

Да и немудрено, редко кто к служителям культа обращается по фамилии. – Думаю, все готово, – сказал Иван Иванович, когда Холмогоров поставил чашку на блюдечко. – Пойдемте, я провожу. А заодно и свои владения покажу.

Вроде денег и нет, но по капельке привожу в порядок здание. Вот, стеллажи отремонтировали своими силами, новые поставили. Старые совсем уж развалились, на дрова пришлось отправить.

– Холодно здесь зимой? – двигаясь по узким коридорам, спросил Холмогоров.

– Да уж, честно говоря, не Ташкент. Зато летом, знаете ли, хорошо. Когда на улице жара, у нас прохладно, милое дело.

Экскурсия по архиву закончилась быстро.

Смотреть, в общем-то, было нечего. Холмогоров оказался в комнате с настольной лампой, старым письменным столом. Лампа горела, Зинаида Васильевна уже успела смахнуть пыль с двух перевязанных шпагатом коричневых картонных папок.

– Это все, – немного извиняющимся тоном произнесла она. – Если возникнут какие-то вопросы, не стесняйтесь, я в соседнем кабинете.

Можете в стену постучать, я тут же приду.

– Благодарю.

– А вот это, – пояснила немолодая сотрудница, указывая на тонкую папку, – это из Твери передали. Здесь по одному из уроженцев интересующего вас населенного пункта. Не знаю, может быть, это и не имеет отношения, но Иван Иванович если сказал… – на губах женщины появилась то ли загадочная, то ли растерянная улыбка.

Холмогоров догадался, что отношения между этой женщиной и директором архива выходят за рамки обычных служебных.

«Милая женщина, но.., разочарованная», – подумал Андрей Алексеевич, раскрывая тонкую папку.

За свою жизнь ему много приходилось работать в самых разных архивах, как в России, так за рубежом. Подобных папок с делами давно минувших дней передержал он в руках немало.

И с судьбами репрессированных священников знакомился в архивах, и с актами изъятия церковных ценностей, производимых сотрудниками ЧК и НКВД. Фотографии, фамилии, точные даты арестов, протоколы допросов.

«Коровин Яков Иванович 1870 года рождения. Кулак, арестован вместе с семьей 15 августа 1930 года»

"Обычная история, – подумал Андрей Алексеевич. – Богатый крестьянин, крепкая семья, мельница, вот и посчитали его кулаком-мироедом. Наверное, в колхоз вступать не хотел и работать на большевиков отказывался.

Вот его вместе с семьей и взяли в августе тридцатого…"

Холмогоров скользнул взглядом по небольшой фотографии, мутноватой и очень некачественной. Широкоскулый мужчина, бородатый, лысоватый, с седыми бровями. Цепкий взгляд, глубоко запавшие глаза. Взгляд Холмогорову не понравился.

«Каким бы я смотрел взглядом, если бы меня арестовали и, посчитав врагом народа, выгнали из дома и все забрали? Наверное, так же. Не станет нормальный человек улыбаться, когда беда пришла в дом».

Из всех бумаг Андрея Алексеевича заинтересовала лишь одна – странный рапорт лейтенанта Свинарева, производившего арест Якова Коровина и членов его семьи. Канцелярский язык, множество орфографических ошибок раздражали Андрея Алексеевича. Он немного морщился, читая косноязычные фразы. Рапорт был составлен лейтенантом для того, чтобы дать объяснения начальнику районного НКВД Парамонову, почему машина задержалась в дороге на целый час.

«…Яков Коровин попросил остановить машину, чтобы он с семьей мог спокойно поесть. Я на просьбу арестованного ответил отказом. Мой отказ могут подтвердить Петров, Лазарев и Корчагин. Услышав мой отказ, арестованный крикнул: „Я попросил по-хорошему, все равно по-моему будет“. В ответ я сказал, чтобы он замолчал и сидел тихо. Машина заглохла неожиданно прямо на мосту через реку. Никаких видимых причин, как объяснил водитель, рядовой Лазарев, он не обнаружил. Мы простояли на мосту ровно час. Арестованных из машины я не выводил, следуя предписанию. Ровно в два часа пополудни двигатель машины заработал, и я продолжил конвоировать арестованного Якова Коровина и членов его семьи в тюрьму, где арестованные были переданы мною начальнику тюрьмы Селезневу. 16 августа 1930 г.».