Слово арата - Салчак Тока

— Вы рано уселись, ребята. Не терпится? Раньше сядет делегация — саиты, потом оставшиеся места займете вы. А пожитки ваши приберите с глаз долой. Лучше подождите на берегу.

Мы вышли один за другим на яр, уселись на сложенные там бревна и снова разговорились. Вскоре раздался крик:

— Идут, идут!..

Из коричневого дома вышли десять человек. Впереди — Дондук мейрен, Имажап сайгырыкчи, нойон Далаа-Сюрюн, наш генерал Пюльчун и переводчик Павел Медведев.

Когда саиты подошли, мы почтительно вскочили. Не обратив на нас внимания, они прошли мимо и уселись на плоту. Мы тоже по очереди стали на него забираться.

— Еще есть кто-нибудь? — спросил Савелий.

— Нет, нет! — раздались голоса.

Савелий стал на самом высоком месте балагана. Его лицо внезапно изменилось, глаза стали суровыми. Не выпуская изо рта самокрутку, он жадно затягивался. Четыре могучих парня в головной части плота и столько же на корме ухватились за греби [83].

— Отвяжите нос, скрутите снасть! — скомандовал Савелий.

Один из силачей, стоявших на носу, спрыгнул на яр, отвязал трос и, накрутив его на шест с уключиной, вернулся на свое место.

— Нос вправо!

Силачи загребли изо всех сил. Плот повернулся поперек реки.

— Шабаш! Корму направо!

Восемь гребцов мигом вынесли плот на середину. Оставшиеся на берегу провожали нас, махали руками. Кто-то сбежал к самой воде. Я узнал Нюру. Она скоро увидит Веру… Мне перехватило горло.

— Шабаш! — облегченно выкрикнул Савелий и стал свертывать новую самокрутку. Он опять был такой, как всегда.

Мелькали берега, дома, бежала по берегу, вровень с плотом, Нюра — все осталось в моей памяти, как нарисованное красками на полотне.

Мимо нас проплывали зеленые островки. В узких протоках и на отмелях нежились на горячем солнце лебеди, гуси, утки; они то и дело взлетали, давая нам дорогу, делали над нашей головой несколько больших кругов и скрывались за островками.

Плот не останавливался весь день. На приготовленных заранее, похожих на зеленые коврики, кусках дерна разожгли костры, готовили еду; рядом кормили лошадей, на которых сядут на обратном пути плотовщики. Плот — это целый мир со своей особой жизнью.

Мы сразу подружились с Савелием. Как только он вскипятил свой чай и сел у костра, мы подсели к нему. Вместе закусываем — кто сухарями, кто творогом или сыром, а кто толокном или просто пшеном. Мы стали похожи на одну семью. На плоту жизнь идет своим чередом, а ему что — плывет себе, покачиваясь, и не скрипнет; только шипит и урчит под ним вода — то громче, то тише. Члены нашей речной семьи не сидят на месте, все время чем-то заняты. Зато наши делегаты — саиты, для которых, собственно, был выстроен такой роскошный балаган, — почти не выходят на свежий воздух, сидят внутри «шатра» и в лад шумной реке тоже о чем-то шумят и спорят; пошумят, поспорят и опять расползутся по углам балагана — читают молитвы, поглаживают и перебирают четки, перелистывают судуры, угрюмо сидят, опустив головы — не то жалуются на что-то, не то просто грустят.

Первый ночлег был в Баянголе. Спускать плот на реку гораздо проще, чем его пришвартовывать к берегу. Савелий нас предупредил:

— Скоро доберемся до ночлега.

Старик опять преобразился:

— Нос вправо, корма влево! Шабаш!

Как только плот причалил к месту ночлега, его главные седоки тотчас же высыпали на откос, покрытый галькой, и, как по команде, присели на корточки.

Я спросил всезнающего Монге:

— Что это за шальные люди?

— Суеверные. Считают, что воду нельзя осквернять. Поэтому они все терпели и еле дождались остановки, — рассмеялся Монге.

Солнце спустилось к вершине горного кряжа. Тень от гор становилась все больше и все дальше залезала в реку. В отблесках закатившегося солнца тайга в горах приняла причудливую, разноцветную окраску. К вечеру подул ветерок, стало прохладнее.

Наша братия устроилась подальше от берега. Заметив причаливший плот, собрались и взрослые, и дети окрестных аалов. Все спрашивали, куда мы едем.

На месте ночлега мы развели три отдельных костра. Саиты, выйдя на берег, послали человека в ближайший аал. Забили овцу. Нагнали араки. Закатили походный пир. У князя Далаа-Сюрюна язык уже вышел из подчинения. С большим трудом он говорил Имажапу:

— Насладимся здесь как следует едой и вином. А то в русской стране еда то ли будет, то ли нет, как знать?

Вскоре заснул весь наш стан. Погасли костры. Только озорной ветерок, напившись холодной воды из Улуг-Хема, долетал до спящих. На той стороне реки, выше Оттук-Таша, в аалах пели люди, лаяли собаки. Постепенно лай и песни стихли. Только Улуг-Хем, не мечтая о покое, бил волнами о берег и, ни на минуту не замедляя бега, стремился вперед.

Глава 11

На большом пороге

На другой день Улуг-Хем поднялся еще выше. Мы поспешили напиться чаю и занять свои места на плоту. Савелий торопил:

— Живей, живей! Переспали мы. Вода-то еще больше поднялась. Надо прибавить людей на веслах. Если не хватит силы, непременно сядем на остров. Кто любит грести?

Нас вызвалось человек пять.

— Отвяжите снасть! Нос влево! Корма вправо! — дрожал, как натянутый канат, голос Савелия.

— Теперь нажмите, ребята! Бей крепче! Бей крепче! Еще раз! — закричал наш командир, и мы еще сильнее ударили по воде огромными веслами, налегая на них всем телом.

— Сто-о-ой!

Остров пролетел мимо нас, совсем близко, словно спасаясь бегством. Быстро исчез позади.

— Ха! Одно трудное место прошли. — Савелий завернул махорку и выпустил клуб дыма.

Саиты и не подумали помочь нам, а лежали ничком на плоту. Теперь-то они подняли головы, стали покуривать, обмениваясь табакерками. Бледные их лица немного побурели; вернулась способность говорить.

Пока мы плыли от Хем-Белдира до Большого порога, я наизусть выучил характер Савелия. Внезапно вскочит, — значит, положение у плота серьезное: либо находит на мель, либо подходит к скале. Сидит просто, спокойно, — значит, река течет себе и плот плывет себе, как им положено.

Через три дня, пройдя устье Хемчика, мы вошли в ущелье. Оно поднялось над рекой на триста — четыреста метров с обеих сторон. Девственные скалы. На утесах увидишь только перышки горного лука, да кое-где камень порос серым мохом и желтым лишайником. От Хем-Белдира до ущелья течение реки относительно тихое. Поверхность воды — как чистая дорога. У ущелья течение Улуг-Хема резко меняется: речные валы становятся на дыбы, яростно мечутся, пытаясь сбросить с себя седока. Здесь нужно очень ловко править плотом, чтобы не удариться о каменные глыбы.

Савелий снова высоко поднял голову. Лицо суровое. Кажется, что он сам выточен из камня.

— Нос вправо! Шабаш! Корма вправо! Шабаш!

К самой воде подступают отвесные скалы, видно только небо. Невольно спрашиваешь себя: кто же может жить на такой крутизне? А ведь на этих утесах есть своя особая жизнь. На крутых обрывах — пещеры, ими воспользовались турпаны, галки, филины, орлы; они вьют здесь гнезда; горные козлы с чудовищными рогами, стоя на отвесной скале, как на ровной площадке, поглядывают сверху вниз; то прыгают с уступа на уступ, то бегут вровень с плотом, а когда скала вот-вот оборвется, поворачивают назад. В ущелье своя жизнь, свои животные, свои не сравнимые ни с чем трудности.

Так мы проехали ущелье в скалистых утесах. Показались поляны Усинского нагорья. Кругом посветлело, водный путь раздвинулся. Наконец мы подъехали к тихому месту, похожему на озеро. Ход «Гнедко» замедлился так, будто наш резвый конек совсем выбился из сил.

— Покрепче привяжите коней! Все вещи тащите на балаган! — приказал Савелий.

Мы привязали коней и побросали на крышу балагана все, что лежало внизу.

Я спросил:

— Весла тоже на балаган?

Савелий сам схватил весло и закричал:

— Влезайте на балаган!

Так он готовил нас к встрече с Большим порогом. Но пока это была только тренировка.

— Бей вправо! Бей влево! Шабаш! — загремел опять голос Савелия. — Кидай на балаган!

Мы вырвали из уключин весла, кинули их на балаган и сами влезли на крышу.

— Теперь слезайте.

— Приготовиться, парни…

Я видел только голую руку лоцмана, а продолжение реки куда-то исчезло. Еще через несколько мгновений впереди нас что-то оглушительно зарокотало, голос лоцмана стал еле слышен. Сквозь тучу брызг я с трудом разглядел: скалы зажали реку в узком проходе, поверхность воды покрылась каким-то бешеным табуном, в котором все кони встали на дыбы и хотят выбить всадников из седла. Это и был Большой порог. Где-то далеко и глухо раздались слова:

— Бей вправо! Шабаш! Бей влево! Шабаш! Кидай греби на балаган!