Раб сердец - Александр Лукьянов

— Но за что платить беззащитным голодным женщинам и детям? — взмолился старик.

— А о чём думали, оставляя баб и чад в городе? Хотели ими прикрыться? — хмыкнул Учитель. — Нас разжалобить? Повторяю — отворяйте ворота и сдавайте город без всяких условий.

— То есть ты ничего не обещаешь?

— Сам же признал, что я честен. Вот и получи честный ответ: надежду. Разве мало?

Старик опустил голову, сник и медленно покинул палатку. Девица последовала было за ним, но внезапно обернулась.

— А вас лешие и водяные все равно перевешают! — внезапно брякнула она. — Всех до одного! Думаете так всё спустят? Они за народоправие во всём мире! Их орлы ещё появятся над Поползаевском!

— Да полно! — с внезапным добродушием сказал Бран. — Что за представление устроила в самом деле, с виду толковая же девка, а тявкаешь, словно выживший из ума проповедник из «Единого Большерунья»! Перед кем выступаешь-то? «Орлы, орлы…» Кроме нас никто ведь тебя не слышит, дед вышел. Хахаль, что ль, твой? А вот брось-ка ты этого старого больного хрена да оставайся при моём обозе, а? Гляжу — здоровая, щекастая, задастая, голодом не тронутая. Поди-ка, в постели хороша будешь, родишь мне шестьдесят третьего сына.

Ученики в несказанном изумлении уставились на Брана. Девица побагровела и молча зашевелила губами.

— По глазам вижу — согласна!

Девица выскочила из шатра и понеслась догонять глашатая. Бран смахнул проступившие от беззвучного хохота слёзы.

— Эка я её! — с трудом выговорил он. — Чуть не лопнула!

— Какого пятьдесят третьего сына?! — ошалел Стрёма Кулак. — Учитель, ты чего?

— Шестьдесят третьего, плохо слушал… Да пусть их, осаждённых, хотя бы еще одну басню пожуют вместо хлеба.

Самусь Лядаший прижался к покрытой глянцевой ледяной корочкой стене. Развалины горшечной мастерской, переставшей работать сразу после уничтожения Чёрного Союза, были никудышным укрытием. Самусь отчаянно мёрз. Драньё, когда-то бывшее дорогой накидкой из серого каменьградского сукна, перестало хранить тепло тела. Кроме всего прочего Лядащий никак не мог определить, когда пойдёт дозор Братства. Будь на небе солнце, время определилось бы с точностью до получаса, но непроглядно серые тучи категорически отрицали всякую мысль о ясной погоде. Однако еще хуже, совершенно невозможно было угадать — пройдёт ли пеший отряд людей-самострельщиков, либо проедут черти верхом на варгах. Второе было куда как хуже, потому что проклятые волчары могли учуять тяжёлый дух давно не мытого самусевого тела по ветру шагов за пятьдесят. А уж тогда никаких надежд на спасение не останется.

От изрытого норами оврага, где поселились поползаевские беженцы до дороги было вёрст восемь. Весь путь — по покрытым рыхлым весенним снегом и заросшим кустарником пустошам, которые при Чёрном Властелине были пшеничными полями.

Лядаший смог минувшей ночью проковылять по этим мёрзлым вёрстам, однако о возвращении грядущей ночью даже не думал. В тесной овражной пещерке его ждали голодный бессмысленный взгляд жены и хриплое горячечное дыхание дочери. Девочку следовало даже не столько лечить, сколько вымыть, накормить и уложить в тёплую. сухую и чистую постель. Еда нужна, еда, а не отвар из бересты с десятью ложками прогорклой ржаной муки на четверть ведра. Отвар утром и вечером в каждый из двенадцати последних дней.

Самусь непроизвольно всхлипнул. Он припомнил, как восемь лет назад праздновал одновременно новоселье и рождение дочки. Жена-красавица, радостные гости, ломящийся от угощений обширный стол. И главный на застолье — он, в прошлом безвестный выходец из деревни Большие Смердуны, а ныне преуспевающий начальник губернского отделения «Валинор-займа». Виделась впереди за блеском бокалов долгая жизнь, светлая и ясная, словно безоблачное весеннее небо.

Лядащий и сейчас отказывался понимать, что же стряслось, как за считанные месяцы исчезли эти свет, тепло и ясность. Сначала начались разговоры о каком-то странном бунте на забытой им родине, в Смердунах. Потом докатились слухи о множащемся таинственном Братстве во главе с каким-то Учителем. Надо было бы Самусю насторожиться и полюбопытствовать. Разузнать следовало бы, тем более, что были знакомые в службе надзора. Эх, не насторожился, дурак, не полюбопытствовал.

Затем, всё ускоряясь, стали ползти вверх цены в лавках и дровяных складах. Правда денег у Лядащего и тогда более чем хватало на всё, не какой-нибудь вонючий бездомный бродяга, хвала судьбе, чтобы считать гроши.

Известия о разгроме Братством карательных отрядов и начале похода отрядов Брана на Поползаевск были уже не слухами, а точными сведениями. Но и на это он смотрел, как на временную непогодь: все пройдёт и само собою утрясётся. Продолжалось обычное суетливое существование: с утра до вечера — на службе, по выходным — поездки за покупками и отдых на Круглом озере. Он удивился, когда там, у Круглого, поползаевские чиновники стали сравнительно дёшево рапродавать свои роскошные усадьбы. Подумал, что пузатенького мешочка золотых с вышитым женой на бархатном боку филином хватило бы на приобретение восьмикомнатной хоромины. Но купить усадебку он не успел — подорожания заставили развязать мешочек с иными целями. Влетели цены на сено и овёс, так что Лядащий даже задумывался о продаже жеребца и лакированной коляски и о том, чтобы ходить на службу пешком. Однако проталкивание сквозь снующее по улицам быдло вызвало у Самуся столь острые приступы тошноты, что он не стал отказываться от упряжки.

Шушуканье мелкой служащей сошки, встревоженные глазки писарско-счетоводческой чернильной братии в конце концов вызвало у Самуся неосознанное ощущение беспокойства, не слишком, впрочем, сильное. Он засиживался в «Валинор-займе» допоздна, перебирал вороха долговых записок, описывал и представлял к распродаже имущество разорённых заёмщиков. Возвращался домой с усталым удовлетворением, ужинал с обязательной стопкой полынной настойки и погружался в приятные размышления. О том, что надо бы набрать деньжат на обучение дочурки танцам и манерам, нанять учителя квендийского языка, а там, не успеешь глазом моргнуть, придётся и о приданом думать… О том, что жене потребовались наряды, побрякушки и развлечения. О том, что началась обшивка комнат морёным дубом, надо бы прикупить стол, кресла и кровати, да и резные лари для одежды лишними не окажутся.

День, когда неясные тревоги превратились в отчётливую явь, грянул для Лядащего внезапным громовым ударом. Как-то он прибыл на службу, как всегда самым первым, но нашёл в расписном сводчатом помещении единственное живое существо — шестидесятилетнего уборщика. Старик сообщил Самусю, что начальство «Валинор-займа» всю ночь жгло в печах какие-то бумаги, лично, пыхтя и потея, вытаскивало сундуки с золотом и с драгоценными камнями, грузило в тщательно охраняемые окованные железом повозки. Потом оно уселось на те же повозки и отбыло… куда? Из оставленных записок следовало — не то на юг, не то — на запад. Всё.