Мои двенадцать увольнений (СИ) - Комаров Артем А. "КАА"

Вернулась опять поздно, скоро кот со мной совсем общаться перестанет, а мне так нужна его молчаливая поддержка. Ничего, посажу на сухой поек, сразу замяукаешь по-другому, прохвост итальянский.

Странно, я был уверен, что Николь будет дольше возмущаться, и не станет ничего делать, ведь откровенно говоря, я-то хотел ее позлить, а то уж очень радостная была у нее физиономия при моем уходе. Но к вечеру пятницы программа была составлена и направлена на утверждение. Мне пришлось вписать еще парочку вопросов в повестку дня, но в целом, для человека, который никогда этим не занимался, очень даже неплохо написано.

А в конце пожелания хорошего выступления и перелома ног при спуске со сцены. Вот кто другой мне это пожелал — уже бы вылетел, а ей я все прощаю, и она мне тоже. Почему так: работает замечательно, но при этом я ее то и дело увольняю? Почему она может меня довести до белого каления? Что в ней меня так раздражает?

Нужно ей что-нибудь привезти из Лондона в знак очередного примирения. Медвежью шапку гвардейца. Мое воображение тут же нарисовало эту картину. Вид Николь в этой шапке был так комичен, что я расхохотался. Суровый господин за соседним столиком неодобрительно на меня посмотрел, я продолжал смеяться, и ничего не мог с собой поделать. Не так уж и много в этой жизни смеюсь, хотя с появлением Ерец улыбка появляется чаще.

Несмотря на пожелания Николь, ноги при спуске я не сломал, и моя речь прошла на ура. Конференция в целом была удачной. Настроение хорошим. Закрывающий банкет еще не скоро, можно отдохнуть в номере или погулять по городу. Или вернуться домой. А лучше позвоню на работу, сейчас в Москве без пяти шесть, наверняка в офисе уже никого нет.

— Добрый вечер, приемная Андрея Владимировича Ковина…

— Привет, Екатерина, как дела?

— Здравствуйте, Андрей Владимирович, все нормально.

— Можно Николь.

— Ну…

— Ее что уже нет?

— Она на работе, только говорить не может, голоса нет.

— Совсем нет?

— Совсем.

— И все же переключи меня на нее.

— Соединяю…

Через пару гудков трубку сняли, но приветственной фразы не последовало, только еле слышное «Да».

— Как дела в мое отсутствие?

— Нормально, — проскрежетала Ерец.

— Что с голосом?

— Нет его, — прошипела Николь.

— А что так?

— Пропал, — еле слышно прошелестело в трубке.

— Я вопреки вашим пожеланиям цел, спасибо за программу. Что вам привезти?

— Ничего, — проскрипела Николь.

— Как это ничего? Я так не могу? Вы подумайте? Что вы хотите?

— Ничего, — прохрипело в трубке.

— А все же?

— Я хочу нового шефа, — вполне отчетливо произнесла Николь и повесила трубку.

«Разве это нормально бросать трубку?» Я набрал номер еще раз, опять ответила Катя и сообщила, что Николь уже ушла. Ровно шесть.

«Вот гад, прекрасно знал, что говорить не могу, устроил допрос». Я неслась к метро. Злость во мне клокотала, попадись он мне сейчас на глаза, убила бы. Горло болело жутко, но тут я сама виновата. Сходила с Иванычем на хоккей, кричала на весь каток, вот и расплатилась болью в горле. С утра еще могла говорить, но после обеда голос стал пропадать, потом звуки совсем престали вылетать из горла. Хорошо, что указания можно давать и в письменном виде. До десяти вечера прогуляла по улицам города, моему горлу это уже не нанесет урон, а тело требовало ходьбы.

Как говорила одна моя подруга «вечер перестал быть томным», у моего подъезда стаяла машина Чистина, вот еще один на мою бедную голову, этому-то что надо?

— Привет, Николь, — на приветствие я смогла только кивнуть. — Может, поужинаем, мне с тобой поговорить надо?

Я достала блокнот и написала «Это срочно?»

— Что с горлом?

Я ткнула ручкой в блокнот, не надо мне лирических отступлений, чем быстрей решится его вопрос, тем быстрей я попаду домой в теплую постель.

— Может и подождать, мне твое мнение нужно, это Кати касается.

Я знаками попросила его пойти за мной, в переулке был вполне приличный кабак, где можно было выпить глинтвейн и съесть отбивную.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

После горячего вина состояние горла улучшилось, и я могла говорить, тихо, но могла.

— Что стряслось, Егорушка?

— Ники, как ты думаешь, у нас с Катей серьезно?

— Странный вопрос, подобное я у вас должна спрашивать, серьезно у вас или нет. С чего такие вопросы?

— Она меня стесняется. Я хочу ее познакомить со своей семьей и друзьями, а она отказывается.

— С родителями и друзьями? Ты никак влюбился.

Егор покраснел, вот уж не думала, что когда-нибудь его увижу в таком состоянии, вся его самоуверенность испарилась.

— Егор, она просто сама очень стеснительная и немного неуверенная в себе, но это излечимо, ты просто должен говорить ей о том, что она самая, самая, тебе она поверит.

— Николь, я серьезно.

— И я серьезно, — голос стал опять исчезать, очередная порция глинтвейна вернула звук.

— Может быть, поговоришь с ней?

— Нет, я не буду лезть, это неблагодарная работа. Просто будь с ней терпелив и нежен, она это заслуживает, она заслуживает тебя. Просто она считает, что ты скоро исчезнешь.

— Не исчезну.

— Вот и убеди ее в этом. Только сам.

«Как-то меня разморило. Еще бы, пять порций глинтвейна натощак. Уже пять? И когда я успела их выпить. И как теперь домой пойду. Уже спать хочется, и ноги не держат».

Вроде лежу, а голова кружится, и горло сдавило нехорошо. Все, никаких глинтвейнов в лечении, и вообще, надо завязывать с алкоголем. Ладочка нависала надо мной озабоченной тенью, столько сочувствия во взоре, что аж плакать хочется, или я уже плачу, щеки мокрые.

— Что стряслось?

— У тебя сильная ангина.

— Мне на работу надо.

— Какая работа, девочка, ты что. Ты только в себя пришла.

— Что значит в себя пришла?

— Ты почти сутки спала.

— Сутки? Как сутки? Какой сегодня день?

— Среда.

— Как среда? Мне на работу надо.

— Николь, у тебя температура, врач выписала больничный.

— Какой больничный, сегодня Ковин приезжает, я на работе должна быть.

Несмотря на протесты Лады, встала с постели, и тут же пожалела об этом: комната закружилась, и пол начал с катастрофической скоростью приближаться, не знаю, как мне удалось рухнуть на кровать, а не на паркет. С закрытыми глазами все кружилось меньше. Мне пришлось собрать всю свою волю, для того чтобы достать сотовый из сумки, целый ворох неотвеченных звонков.

— Привет, Липа.

— Николь, вы где?

— Дома, у меня больничный.

— Мы вас второй день пытаемся найти.

— Да я только проснулась, сутки проспала, я даже не помню, как врач приезжала.

— Вам помощь нужна?

— Нет, отлежусь пару дней и выйду. Я еще позвоню. Пока.

Я закрыла телефон, и опять уснула.

Через пару дней я уже была в норме, меня не штормило, и температура не поднималась выше тридцати семи и трех, но голова трещала, даже думать было больно. В субботу все же потащилась на работу: псих я, псих, но по-другому не могу, мне нужно знать, что там происходит. Тем более, что с собранием я так и не закончила, нужно было доделать бумаги и оставить указания об их дальнейшей судьбе.

Охранник если и удивился моему явлению, вида не подал. Честно говоря, о своем решении уже жалела, меня немного покачивало, и шла до приемной, держась за стену. Запах кофе вызвал тошноту, дотащилась до кресла и просто рухнула в него. Компьютер приветливо пискнул и стал загружаться. Пока он грузился, я успела просмотреть новые бумаги, в основном это были документы с конференции, на которой был Ковин. Вот наконец-то привычная заставка рабочего стола, щелкнула по ярлыку и папка открылась. Через час документы были готовы и указания что с ними делать, осталось только их донести до Катиного стола, что было трудно, пока сидела, меня не качало, а сейчас пол опять начал напоминать палубу. До стола я дошла, а вот на обратную дорогу сил не было. Я присела в Катино кресло, в нем меня и застукал Ковин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})