Беспокойная юность (Повесть о жизни - 2) - Константин Паустовский

Я пошел к трамваю, раздумывая о доброте и простодушии южан, но около трамвайной остановки ко мне решительно подошел морской патруль -- два матроса с винтовками и повязками на рукавах. Они потребовали мои документы. Я показал.

-- Где живете? -- спросил один из матросов.-- На какой улице?

Я признался, что я не севастополец.

-- Ясно! -- сказал матрос.-- Незачем вам быть севастопольцем. Придется отвести вас к мичману. Вы не сомневайтесь, он такой, что видит каждого насквозь с первого взгляда.

Мы пошли. По дороге матрос спросил:

-- Сколько дали носильщику?

-- Десять рублей.

-- Вот ваши деньги,-- матрос протянул мне десять рублей.

Я оглянулся, но было темно, и я не увидел носильщика, хотя был уверен, что он со злорадством смотрит мне в спину.

Матросы привели меня в маленький дом где-то около Нахимовского проспекта. В сводчатой комнате сидел на подоконнике поджарый горбоносый мичман, рядом с ним сидела девушка в короткой клетчатой юбке. Две русые косы были переброшены у нее на грудь, и она перебирала их и болтала ногой. С ноги свешивался, зацепившись за большой палец, старенький потертый туфель.

За столом сидел другой мичман в походной форме -- в шинели и фуражке, с черным револьвером на лакированном поясе.

Матросы доложили обо мне и вышли в коридор.

Мичман в походной форме взял мои документы, закурил, сощурился от дыма и начал читать их.

-- Н-да-а-а! -- промолвил он наконец.-- "Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий".

Девушка засмеялась и, болтая ногой, весело посмотрела на меня.

-- Вот что!-- сказал мичман.-- Вы мне задушевно объясните, кто вы, что вы, зачем вы в Севастополе и почему вы хотели смыться от нас незаметно. Документы у вас в порядке. Но, в общем, пес их разберет, эти документы.

Я смутился, но рассказал мичману все как было.

-- Ага! -- удовлетворенно сказал он.-- Понимаю. Этакая поэтическая богемская натура?

-- Саша,-- сказал с подоконника горбоносый,-- не дури!

Мичман с револьвером не обратил на слова горбоносого никакого внимания.

-- Если вам удастся доказать,-- сказал он мне,-- что по натуре вы поэт и что вас околдовала муза дальних странствий, тогда, может быть, мы до чего-нибудь договоримся.

Я не мог понять, издевается ли он надо мной или говорит серьезно. Но я решил сделать вид, что принял его слова всерьез.

-- Если бы адмирал Эбергардт,-- опять сказал с подоконника горбоносый,-- знал твои следовательские таланты, Саша, то не миновать тебе баржи.

"Баржой" в Севастополе в то время называли плавучую тюрьму.

-- Поэт,-- наставительно сказал мичман с револьвером, снова не обратив никакого внимания на слова горбоносого,-- должен знать назубок поэзию. Что вы можете предъявить нам в этом смысле?

Я не понял его.

-- Прочтите ему какие-нибудь стихи,-- объяснила мне девушка,-- Он сам поэт.

-- "Вороне где-то бог послал кусочек сыру",-- насмешливо подсказал горбоносый.

-- Нет,-- сказал я,-- уж если на то пошло, то я прочту вам стихи Леконта де Лиля.

-- Ишь ты! -- удивился мичман с револьвером.-- Куда загибает! Ловкая штучка! Нет, вы лучше прочтите нам Блока: "Никогда не забуду". Но только без пропусков. Если хотите получить пропуск.

-- Пошло шутите, молодой человек,-- сказал горбоносый, но мичман с револьвером снова не обратил на него никакого внимания.

Я прочел стихи Блока. Они мне самому нравились. Матросы гремели винтовками в коридоре. Надо думать, они сильно удивлялись.

-- Вот петрушка! -- сказал с деланным огорчением мичман с револьвером.-- У вас нет в Севастополе кого-нибудь, кто бы мог за вас поручиться?

-- Нет,-- ответил я.

-- Я за него ручаюсь, Саша,-- сказал горбоносый.-- Довольно валять дурака. Сразу же видно, что за человек. Выписывай пропуск. А поручительство я тебе напишу завтра.

Мичман с револьвером усмехнулся и начал тщательно выписывать пропуск. Пока он писал, мы затеяли разговор о поэзии. Горбоносый любил Фофанова, а девушка -- Мирру Лохвицкую.

Девушка покраснела и умоляюще сказала, что если бы было время, то она прочла бы свою поэму, но она слишком длинная.

-- Вот! -- мичман протянул мне мои документы и пропуск и вздохнул:-Жаль, что уезжаете. А то бы встретились на свободе. Есть о чем поговорить.

Я поблагодарил его и сказал, что Севастополь, очевидно, город чудес. Нигде мой арест не мог бы кончиться так необыкновенно, как в Севастополе.

-- Дорогой мой и несколько наивный юноша,-- ответил мне мичман с револьвером.-- Никаких чудес нет. Запомните, что шпионы и прочие подозрительные типы никогда не откровенничают с носильщиками. Не правда ли, получился хороший афоризм?

Я вышел. Девушка и горбоносый вызвались проводить меня до спуска к вокзалу. Мичман с револьвером огорчился. Было видно, что он сам не прочь бы пройтись по ночным севастопольским улицам рядом с русоволосой девушкой.

По дороге девушка сказала мне:

-- Приезжайте к нам. Я живу на Зеленой горке, в доме пять. Меня зовут Ритой. Там все меня знают. Он, как жаль, что вы уезжаете! Нас здесь в Севастополе так мало!

-- Кого вас?

-- Да поэтов. Вот их двое да я. Да еще один студент из Харькова.

На вокзале ко мне подошел знакомый носильщик. Он широко и радушно улыбался.

-- Ну вот,-- сказал он.-- Отделались? И вам спокойнее, и мне лучше. Давайте пятерку. Я вам сейчас представлю билет.

В открытые окна вагона проникал запах водорослей. Белые реки прожекторов лились в морские темные дали и исчезали там без следа. И мне было очень жаль покидать этот город -- короткую и веселую остановку среди последних утомительных месяцев.

Гостиница "Великобритания"

В Юзовке я поселился в дешевом номере гостиницы "Великобритания". Это зловонное логово было названо так в честь страны Юза и Балофура -- двух британцев, владевших в Донском бассейне огромными заводами и шахтами.

Теперь от прошлой Юзовки не осталось следа. На ее месте вырос благоустроенный город. Тогда же это был беспорядочный и грязный поселок, окруженный лачугами и землянками.

Скопления этих землянок назывались по-разному:

Нахаловка, Сабачеевка, Кабыздоховка. Мрачный юмор этих названий лучше всего определял их безрадостный вид.

В котловине рядом с поселком дымил тот самый Новороссийский металлургический завод, куда меня прислали налаживать приемку снарядов.

Дым шел не только из заводских труб. Дымили самые здания цехов. Дым был желтый, как лисья шерсть, и зловонный, как пригорелое молоко.

Неправдоподобно багровое пламя качалось над жерлами доменных печей.

С неба сыпалась жирная сажа. Из-за дыма и сажи в Юзовке исчез белый цвет. Все, чему полагалось быть белым, приобретало грязный, серый цвет с желтыми разводами. Серые занавески, наволочки и простыни в гостинице, серые рубахи, наконец, вместо белых, серые лошади, кошки и собаки.

В Юзовке почти не бывало дождей, и жаркий ветер днем и ночью завивал мусор, штыб и куриный пух.

Все улицы и дворы были засыпаны шелухой от подсолнухов. Особенно много ее накапливалось после праздников.

Грызть подсолнухи называлось по-местному "лузгать". Лузгало все население. Редко можно было встретить местного жителя без прилипшей к подбородку подсолнечной шелухи.

Лузгали виртуозно, особенно женщины, судачившие около калиток. Они лузгали с невероятной быстротой, не поднося семечки ко рту, а подбрасывая их издали ногтем.

При этом женщины еще успевали злословить так, как умеют злословить только мещанки на юге,-- с наивной наглостью, грязно и зло. Каждая из этих женщин была, конечно, "в своем дворе самая первая".

Несмотря на сплетни и лузганье семечек, женщины еще успевали драться. Как только две женщины со звериным визгом вцеплялись друг другу в волосы, тотчас собиралась гогочущая толпа, и драка превращалась в азартную игру -на победительницу ставили по две копейки. Банк держали старожилы-пропойцы. Деньги собирали в рваный картуз.

Женщин нарочно стравливали и дразнили.

Бывало, что в драку постепенно ввязывалась вся улица. Выходили распояской мужчины. Шли в ход свинчатки и кастеты, трещали хрящи, лилась кровь. Тогда из "Нового Света", где жила "администрация" шахт и заводов, на рысях приходил взвод казаков и разгонял дерущихся нагайками.

Трудно было сразу понять, кто населял Юзовку. Невозмутимый швейцар из гостиницы объяснил мне, что это "подлипалы" -- скупщики поношенных вещей, мелкие ростовщики, базарные торговки, кулачье, шинкари и шинкарки, кормившиеся около окрестных рабочих и шахтерских поселков.

Заводы дымили со всех сторон. Шахты стояли по горизонту серыми и пыльными пирамидами своих терриконов.

Гостиница "Великобритания" заслуживает того, чтобы ее описать, как давно вымершее ископаемое.

Стены ее были выкрашены в цвет грязного мяса. Но это владельцу гостиницы показалось скучным. Он приказал покрыть стены модной тогда декадентской росписью -- белыми и лиловыми ирисами и кокетливыми головками женщин, выглядывавшими из водяных лилий.